АПН продолжает публикацию книги Маримбая Ниязматова, посвященной отношениям России и Центральной Азии. Сегодня мы публикуем главу четвертую. (глава первая "Завещание Ивана Грозного", глава вторая "Проект петровской эпохи", глава третья "Причины и следствия "хивинской трагедии" 1717 г.).
4. Эпоха смут и межклановых распрей
События, разыгравшиеся вокруг миссии Александра Бековича-Черкасского не оказали существенное влияние не только на состояние российско-хивинских отношений, хотя и привели к кратковременному замораживанию торговых и дипломатических обменов между двумя государствами, но и в целом на позиции России в Центральной Азии. На Хиву акт возмездия за гибель экспедиции не обрушился, несмотря на то, что среди военных кругов этот вопрос не раз поднимался. Однако отнюдь не в связи с тем, что внимание Российского правительства в этот период, как утверждают некоторые западные исследователи, в частности, М.Дж.Акбар и П.Хопкирк, всецело переключилось на Кавказ, а главным образом потому, что планов вооруженного вторжения в Закаспий и Приаралье у России не имелось. Более того, дипломатические и торгово-экономические отношения, к примеру, с Бухарским эмиратом, другими областями Центральной Азии даже в этот напряженный период не прерывались. К тому же в регионе вскоре политическая обстановка радикально изменилась. Феодальные междоусобицы вновь охватили всю территорию от восточного побережья Каспия до Приаралья. Пользуясь заметным ослаблением авторитета и влияния Ширгази-хана после «хивинской трагедии» среди глав ведущих племенных кланов, предводители крупных каракалпакских, туркменских, казахских племен и родов ввязались в борьбу за власть. Каждый из них пытался добиться суверенитета и независимости, вырваться из-под опеки Хивы, но отнюдь не для того, чтобы упорядочить отношения с центральным правительством, ослабить давление налогового пресса, сократить различные повинности и поборы. Они стремились стать полновластными хозяевами сообщества, на собственной территории, получить как можно больше привилегий, прав и свобод, чтобы самостоятельно эксплуатировать членов общины, распоряжаться данью и налогами, которые систематически и во все возрастающих размерах взимались с родов и племен, шли в государственную казну.
Внутриполитическую ситуацию в регионе осложнила и массовая миграция в 1720-е годы на хивинскую территорию и долину Эмбы казахов Младшего жуза, подвергшихся нападению джунгар и покинувших свои опустошенные земли. Их доминирующая часть осела в районах на побережье Амударьи, населенных преимущественно каракалпаками, и привнесла в палитру жизни Хивы не только новую культуру и менталитет, свои обычаи и верования, традиции давнего и тесного сотрудничества с Россией, но также и некоторую склонность к анархии, приверженность устаревшим патриархально-родовым отношениям, обусловленные спецификой кочевого образа жизни.
Коалиция каракалпакской и казахской диаспор, в чем-то очень похожих друг на друга, очень скоро образовала стойкую и единую оппозицию к политическому курсу Хивинского правительства в отношении России. Она, как бы осуждая резкие колебания политических симпатий и антипатий ханского двора, решила наладить прямые связи со своим северным соседом. Минуя официальную Хиву, союз казахских и каракалпакских родов осенью 1724 года направил письмо обер-коменданту Казани, в котором призвал к восстановлению традиционных торговых контактов. Как сообщалось в Московскую контору коллегии иностранных дел 31 декабря 1724 года, «каракалпаки обещают русскому правительству обеспечить свободный проезд торговым людям в Хиву и Бухару». Фактически это означало осуждение «хивинской трагедии» 1717 года, предложение заключить конструктивный союз и возродить взаимовыгодные торгово-экономические связи.
В январе 1725 года предводители ряда родов и племен снарядили посольство к Петру I. В грамоте, которую предстояло вручить императору, вновь содержался призыв к миру, сотрудничеству, выражались традиционные верноподданнические чувства. Как особо подчеркивалось в послании, мы – «каракалпаки и казахи единогласно о сем объявляем…». Об этом же от имени казахских старшин заявил и специальный посланник предводителя Младшего жуза Абулхайр-хана, направленный в начале 1726 года в Санкт-Петербург для заключения договора о дружбе.
Усиливались сепаратистские настроения и среди туркмен. Их племенные союзы и родовые сообщества были разбросаны по всей территории Центральной Азии – Бухары, Хивы и Туркестана, а также Ирана, Ирака и Афганистана, некоторых других регионов. Наиболее крупный и воинственный племенной союз туркмен теке населял Ахалтекинский оазис, родовые объединения тохтамыш и отамыш – Мервский оазис, многочисленные иомуды, представлявшие пять влиятельных родов (салак, окуз, ушак, орсукчи и гарачука) – кочевали по Закаспийской области и на северо-востоке Хивинского ханства, чаудары – между Мангышлком и Хивой, ерсары – в окрестностях Бухарского эмирата на побережье Амударьи и т.д. Часть родов, такие, например, как емрали, карадашлы, ушак и салак, вели оседлый образ жизни, так же, как и узбеки, занималась земледелием и животноводством, различными домашними ремеслами. Однако большинство родовых союзов в XVIII веке и даже значительно позже все еще предпочитало не привязываться окончательно к той или иной местности, кочевать и вести скотоводство для удовлетворения личных потребностей и товарообмена. Территориальная разобщенность, обусловленное ею отсутствие де-факто национальной государственности, приверженность патриархально-родовым традициям и консервативность мышления накладывали заметный отпечаток на духовную жизнь и в целом мировосприятие туркмен, формировали, в особенности у кочевников, неуемную тягу не только к абсолютной автономности во всем, включая правила сосуществования и взаимодействия в общине, семейно-бытовые устои, верования, обычаи, но и отчетливо анархо-сепаратистские настроения. И можно согласиться с профессором истории из Калифорнийского университета Адриенном Линном Эдгаром, автором содержательной монографии по истории Туркменистана, в том, что, не будучи связаны друг с другом некими обязательствами, «различные племена туркмен… никогда не представляли собой единую политическую силу», причем «каждое из племен туркмен имело собственную генеалогию, историю, легенды и мифы. Каждое было связано с определенным туркменским диалектом, имело собственные отличающиеся от других формы украшений…». Что касается чувства патриотизма, ответственности перед родиной или страной пребывания, то, обычно, у туркменской диаспоры и здесь обнаруживалась очевидная специфика. «В каждом из государств, которому они выражали свою преданность, – пишет А.Л.Эдгар, – туркмены, как правило, рассматривались как непокорная и потенциально враждебная сила. Являясь военными союзниками, они в то же время не желали отказаться от своей старой традиции совершать набеги в приграничные районы и даже соседние государства, которым были номинально подчинены, для захвата рабов и домашнего скота». Безусловно, это было характерно не для всех туркменских племен и родов, большинство которых сосуществовало с оседлыми узбеками, таджиками, казахами и каракалпаками в мире и дружбе, а преимущественно большей части кочевых, уверовавших в свою безнаказанность.
Оживление в петровскую эпоху контактов России с государствами Центральной Азией внесло заметные изменения в жизнь кочевых туркменских племен. Существенное влияние на них оказало и принятие Петром I в Санкт-Петербурге в 1714 году Ходжа Непеса, что было истолковано как священный символ, признак безграничного доверия, оказанного Российским правительством именно туркменам. Возможно, в иное время, принципиально иной политической ситуации реакция на происходящие процессы могла бы быть более адекватной. Однако в условиях крайнего обострения межклановых противоречий, накала борьбы за власть многие проанархистски настроенные вожди кочевых племен и родов предпочли пересмотреть отношения с правительством, не подчиняться властям и сделать ставку на традиционные грабежи, разбой и террор. Особенно контрастно это проявилось в Хивинском ханстве. Как пишет А.Л.Эдгар, взаимоотношения между туркменами иомудами и правительством здесь всегда оставались непростыми. Они признавали себя подданными хивинского хана, выплачивали дань и участвовали в военных походах, однако подчинение иомудов Хиве «всегда было условным, ибо кочевой образ жизни позволил им просто бежать всякий раз, когда правительство пробовало возложить на них нежелательные на их взгляд обязательства. Они так же были способны свергнуть хана, когда это выгодно, назначить новое правительство и заниматься в Хиве разбоями».
В эпоху смут и раздоров случаи туркменских выступлений участились. Они охватили многие области Хивинского ханства, Бухарского эмирата и Туркестана. К традиционной борьбе племен и родов, оказавшихся оттесненными на окраины культурных оазисов, в приграничные с пустынями или вовсе безводные и неплодородные регионы, за землю и воду, равные права с узбеками и другими оседлыми общинами, которая систематически сотрясала обширные районы Центральной Азии, добавились острейшие межфеодальные и межклановые распри за лидерство, локальные войны на взаимоуничтожение, разбойные нападения и грабительские набеги. Впрочем, они имели место и прежде, однако в начале XVIII века приняли систематичный, более кровопролитный и опустошительный характер. Многим предводителям племенных и родовых союзов, пользовавшимся непререкаемым авторитетом среди сородичей, играя на их доверчивости и слепом повиновении старшему, обещаниями легких побед и богатой добычи удалось вовлечь в мятежи и вооруженные выступления значительную часть неискушенных в политических интригах, существенно пополнить ополченческие соединения.
В Хивинском ханстве агрессивностью и безоглядной напористостью особо отличались отряды крупного рода джунейд тахтинских иомудов. Ему удалось подавить сопротивление других сравнительно малочисленных родов, среди них – гара-окуз, салак, гара-салак, – полностью подчинить себе их предводителей, ополченцев и уже объединенными силами начать наступление на соседние племена и роды, упорно не желавшие признавать вождизм феодально-племенной элиты джунейда. Это – наглядная иллюстрация того, о чем пишет А.Л.Эдгар: «Различные туркменские племена боролись друг против друга, соединялись и расходились, подчиняясь диктату более сильного». В арену неутихающих межклановых распрей и вооруженных столкновений превратились Тахтинский, Куня-Ургенчский, Порсынский, Ильялынский, Газаватский и другие районы Хивинского ханства. Агрессивно настроенные тахтинские иомуды, находившиеся под гипнозом своих родовых вождей и духовных наставников, одурманенные легкими победами над слабыми и разобщенными противниками, обильной добычей, все чаще и чаще направляли свои взоры на богатые города и цветущие села староорошаемых центральных регионов оазиса. Ополченческие формирования стали совершать разбойничьи набеги на Ташауз, Гурлен, Шават, Новый Ургенч, Ханки, Хазарасп и даже в окрестности столицы Хивы.
Часть туркменских родов Ахалтекинского и Мервского оазисов, добиваясь получения реальной автономии, отказывалась платить дань Хивинскому правительству, подчиниться властям. Они крупными силами нападали на северные территории Ирана и Афганистана, создавая постоянную напряженность на границе. Бандитствующие группировки угоняли юношей и девушек для продажи в рабство, грабили селения, захватывали рабочий скот, табуны лошадей, запасы продовольствия и фуража. Походы Ширгази-хана в мятежные регионы для подавления волнений не давали ощутимый эффект. Туркмены отказывались вести переговоры с правительством и при приближении ханских войск тут же снимались со стоянок, перекочевывали на давно освоенные ими территории Ирана и Афганистана, а также Каракумы, затем – вновь возвращались в Тахтинский регион, Ахал, Мерв и Теджен.
Бесчинствовали некоторые туркменские племена и в Закаспийской области. Набившие руку на разбойных нападениях и грабежах, они по-прежнему громили торговые суда на Каспийском море и караваны, в том числе российские и бухарские, направлявшиеся из России на Восток и обратно. Соперничавшие с ними, настроенные не менее агрессивно казахские роды в содружестве с другими бандитствующими группировками (например, башкир и калмыков), орудовали на всем протяжении северо-западных границах казахских степей. «Поныне они непрестанно российским, казанским, яикским, волжским, уфимским и сибирским граничным жителям, – писал обер-секретарь Правительствующего сената И.К.Кириллов, – воровские малыми партиями нападения чинили и ежегодно как скот пленников гоняли, продавали в работу в Бухарию и Хиву, купецкие караваны разбивали и многия пакости делали… В Хиву и Бухару таких пленников натаскано и обретаются там в работах многия тысячи…». Часто банды степных пиратов просачивались и на территорию Кокандского ханства, невдалеке от Ташкента, Чимкента и Ходжента. Они появлялись так же на караванных путях через южно-уральские степи Оренбургского края, у реки Яик (Урал) и на побережье Аральского моря. Вторжение джунгар и захват ими в 1723 году низовьев Сырдарьи и Ташкента несколько ослабил, но не устранил погромы кочевников. Их систематические набеги серьезно дестабилизировали политическую и экономическую ситуацию, препятствовали совершенствованию и развитию дипломатических и торгово-экономических отношений России с государствами Центральной Азии, Индией и Китаем, нанося невосполнимый ущерб национальным интересам.
Правящие круги феодального Бухарского эмирата так же вносили свою немалую лепту в нагнетание напряженности. Открыто конкурируя с кланами Хивы и Коканда, добиваясь утверждения политического лидерства в регионе Центральной Азии бухарского престола, они пытались извлечь из ситуации собственную выгоду и сконцентрировали свои усилия главным образом на двух стратегически важных направлениях: во-первых, сокрушить Кокандское ханство, присоединить к эмирату Ходжент, Ташкент и Туркестан; во-вторых, – оттеснив Хиву, перехватить у нее обширные Мервский, Тедженский и Ахалтекинский оазисы, распространив свое влияние на северные территории Ирана и Афганистана. С этой целью бухарский двор заигрывал с предводителями туркменских племенных союзов, содействовал их мятежам и вооруженным выступлениям против Хивы, Коканда, Ирана и Афганистана.
В крайне сгущенной атмосфере межфеодальных распрей, взаимной ненависти и вражды, подпитываемых сепаратизмом и стремлением к демонстрации собственного превосходства правящими кланами Хивы, Бухары и Коканда, Центральная Азия лишалась перспективы. Эту ситуацию очень четко выразил посланник Петра I в Бухаре Флорио Беневини: «...Все генерально драки между собой имеют. Озбеки хивинские, бухарские… авганы в войне давно с кизылбашами; одни индейцы остались и те пуще всех в беспокойстве обретаются, для того, что тамошние князья между собой в жестокой войне». Хотя это было написано 10 марта 1722 года, с тех пор в расстановке сил на политической авансцене практически ничего не изменилось. Напротив, положение принимало все более глубокий и устойчивый характер, кризис нарастал. Чтобы остановить сползание к глобальной катастрофе, хан Младшего жуза Абулхайр, обосновавшийся в пока еще подвластном Хивинскому ханству Приаралье, но уже принявший российское подданство, в 1726 году обратился прямо в Санкт-Петербург и предложил, чтобы «русские для укрепления его власти построили два города: один – на севере, реке Ори, притоке Яика, другой – на юге, в устье Сырдарьи». Но у Российского правительства такой возможности тогда не было. Их возведение началось только в 1734 году по распоряжению императрицы Анны Иоанновны (1730-1740). Сама жизнь подтвердила, что предложение Абулхайр-хана, как и в свое время хана Шах-Нияза, было прозорливым и дальновидным.
А пока в общеполитической жизни охваченных смутами государств Центральной Азии кризисные тенденции продолжали нарастать. Правящие кланы ни Бухары, ни Хивы, ни Коканда устранить их были не способны и не желали. Наибольший урон разгул анархии и межфеодальных распрей нанес Хивинскому ханству. К концу 1720-х годов ситуация здесь резко обострилась. Несмотря на отчаянные усилия, Ширгази-хану подавить мятежи и удержать трон не удалось. Он стал жертвой дворцового переворота и был казнен. Доктор С.Сусек считает, что основной причиной вероломного убийства Ширгази-хана в 1728 г. и смены власти в Хиве послужила «взаимоуничтожающая межплеменная борьба конградцев и мангитцев» – двух наиболее крупных узбекских племенных кланов. Думается, все же причина переворота не только в борьбе ведущих хивинских кланов за власть. Политикой Ширгази-хана, приведшей к осложнению отношений с Россией, замораживанию торгово-экономических связей и усилению межфеодальных распрей, были недовольны и деловые круги, вынужденные сворачивать или сокращать коммерческие операции на российском рынке и потерявшие важнейшие источники воспроизводства капитала. Не исключено, что они способствовали заговору и свержению ставшего неугодным правителя.
После дворцового переворота и устранения Ширгази-хана ситуация в стране к лучшему не изменилась. Сменившие его оставались на хивинском троне недолго, их постигла та же участь: Сары Сагир-хан, например, правил всего менее года, а казнивший его Бахадыр-хан – и того меньше. Он так же был убит заговорщиками во время очередного дворцового переворота. Воспользовавшись распрями между главами ведущих узбекских племен и чередой дворцовых переворотов, хивинский трон перехватил, даже особо не прибегая к силе, один из султанов Младшего жуза Ильбарс-хан (1728-1740), положив начало более чем полувековому правлению Хивинским ханством предводителей казахских родов, еще при Петре Великом принявших российское подданство. Но это не гарантировало региону наступление ни политической стабильности, ни экономического процветания.
В 1740 г., захватив Хорасан, Афганистан и некоторые северо-западные районы Индии, в Бухару и Хиву из Ирана вторглись полчища Надыр-шаха, что значительно ухудшило общую ситуацию в Центральной Азии. Это признают П.Н.Стернс, У.Л.Ланжер и многие другие исследователи. Главы правящих кланов, предводители ведущих племен и родов как в Бухаре, так и Хиве, раздираемые внутренними противоречиями и не допускавшие мысли о заключении хотя бы временного союза перед лицом серьезной внешней угрозы, не сумели объединиться и организовать должный отпор захватчикам. Первым сдался Балх, подписав с Надыр-шахом унизительное соглашение. Затем без всякого сопротивления капитулировали способные устоять перед длительной осадой города Бухара и Самарканд. Правитель Бухарского ханства Абулфейз-хан обязался выплачивать Ирану дань и только благодаря этому сохранил за собой трон, но лишь как марионетка. Фактически власть принадлежала Мухаммед-Рахиму, командовавшему 10-тысячным бухарским войском в армии Надыр-шаха, – сыну аталыка Мухаммеда Хаким-бия, из-за предательства которого и пала без боя столица ханства. В 1745 г. после подавления восстания Ибадулла-хитая, пытавшегося перехватить ханский трон, все бразды правления Бухарой перешли в руки Мухаммед-Рахима, пользовавшегося покровительством Надыр-шаха и получившего один из высших титулов – эмира эмиров («эмир-уль-умар»). Не довольствуясь этим, он казнил Абулфейз-хана, хотя тот давно отдалился от государственных дел и никакого влияния на правящую элиту не имел, и в конце концов взошел на престол с титулом эмира (1755), к чему стремился с первых дней вступления на путь предательства.
После заключения Бухарой союза с Ираном и предоставления эмирской армии в распоряжение Надыр-шаха Хиве предстояло сражаться против захватчиков одной, не надеясь на чью-либо помощь. Ее могла поддержать только Россия. Однако в связи с тем, что дипломатические отношения в связи с «хивинской трагедией» с ней оказались заморожены, двусторонние связи лишились былой доверительности и устойчивости. Хива не решалась обсудить с Санкт-Петербургом за столом переговоров давно назревшие вопросы и устранить барьер, разделивший две страны. Поэтому Ильбарс-хан с наскоро собранной армией попытался поначалу остановить орды Надыр-шаха на левобережье Амударьи у города Хазараспа, обнесенного мощной крепостной стеной и способного выдержать длительную осаду. Казалось, тактика выбрана правильно. Убеждали в этом и первые успехи. Ожесточенные бои у стен города продолжались днем и ночью. Противник предпринимал атаку за атакой, но всякий раз откатывался назад, натолкнувшись на отчаянное сопротивление. Тем не менее, несмотря на организованный отпор, удержать Хазарасп не удалось. Надыр-шах обрушил на город мощный удар всей имевшейся у него артиллерии, бросил в бой отборную кавалерию и лучников. Ряды защитников крепости, серьезно поредевшие из-за больших потерь, внезапно дрогнули. Почувствовав близость поражения, первыми покинули поле боя со своим войском и переметнулись к Надыр-шаху беки мангитских кланов. Отказались сражаться на стороне Ильбарс-хана и туркменские рекруты, которые в панике разбежались по своим кочевьям.
Взяв Хазарасп, летом 1740 года войска Надыр-шаха двинулись на крепость Ханки. Здесь Ильбарс-хан собрал остатки своей армии, пополненной добровольцами, надеясь не пропустить противника дальше в глубь страны. Однако силы оказались слишком неравны. Хивинская армия вновь потерпела поражение. Сам Ильбарс-хан во время боя был взят в плен и казнен. Войско Надыр-шаха, продолжая погромы и разбои, казни мирных жителей, разрушение городов и селений, направилось к столице Хиве.
Взошедший на хивинский трон после гибели Ильбарс-хана другой султан Младшего жуза – Абулхайр-хан 8 ноября 1740 года отправил геодезиста Н.Муравина с письмом в ставку Надыр-шаха. В нем, ссылаясь на принятие Хивинского ханства в российское подданство и союзнические отношения между Персией и Россией, он потребовал «ради разорения сего города ходить не изволить». Не исключено, что предупреждение возымело бы действие, если бы не традиционные тяжбы ведущих кланов за овладение хивинским троном: в то самое время, когда судьба государства висела на волоске, часть приаральских племен отказалась подчиняться Абулхайр-хану, провозгласила правителем его сына Нурали-хана. Чтобы не допустить бессмысленного кровопролития и раскола, Абулхайр добровольно покинул Хиву и отправился в Младшую орду. Однако это не остановило войско Надыр-шаха. Оно продолжило наступление на Хиву, которую оборонять было уже некому.
В 1741 году главные силы войска Надыр-шаха покинули пределы Бухары и Хивы, где официально власть перешла в руки ставленников персидского шаха, подчинявшихся ему безропотно. Весь путь подвизавшейся на грабежах и разбоях армии был отмечен кровью, массовыми казнями мирных жителей, разрушениями и погромами. И это – не только в регионе Арала. «Груженный огромной добычей, не считая «Трон Павлина», Надыр-шах возвращался в Персию, – пишет, к примеру, Мартин Эванс в книге «Афганистан: новая история», – продолжая все еще вести свою разбойничью кампанию… далеко на севере – в Самарканде, Хиве и Бухаре. Со временем он и сам стал садистом-параноиком и в 1747 году был убит своим собственным офицером Кизылбаши». В результате бесчинств войск Надыр-шаха многие некогда процветавшие богатые города Центральной Азии, в том числе Хива и Самарканд, превратились в груду развалин, обезлюдели тысячи кишлаков, были разграблены книжные фонды медресе, караван-сараи, склады и торговые лавки. Десятки тысяч дехкан оказались насильно мобилизованы в армию, сотни тысяч, в том числе непревзойденные мастера чеканки по меди, строители и художники, владевшие искусством возведения дворцовых комплексов и минаретов, их отделки майоликовой росписью, – увезены в пожизненное рабство на чужбину.
Вопреки жестоким расправам, очаги сопротивления захватчикам были подавлены не везде. В середине 1741 года в Хиве Нурали-хану удалось поднять крупный вооруженный мятеж. Участвовавшие в нем ополченцы свергли ставленника иранского шаха и изгнали из города персидских наемников. Однако возвращавшиеся из набега в Дагестан войска Надыр-шаха под командованием его сына Насруллы-мирзо, узнав о вооруженном мятеже, вновь вторглись на территорию ханства. Они жестоко расправились с восставшими. Правителем Хивы был провозглашен Абул-Гази II – сын Ильбарс-хана, сосланный в Хорасан. Его власть оказалась столь же хрупкой, как и предшественников. Абул-Гази II в 1746 году пал жертвой заговора мангитских инаков. То была далеко не последняя смена власти в смутную эпоху. Хотя один из султанов Малой орды Каип-хан – брат Абулхайр-хана, – перехвативший хивинский престол, потопил в крови недовольство мангитских инаков, он оказался бессилен примирить враждующие стороны, поднять из разрухи хозяйство страны, ослабить налоговый пресс. В 1755 году и Каип-хан был вынужден покинуть Хиву. Ханский трон перешел к Карабатыр-хану, правившему лишь считанные месяцы. А всего до конца столетия, т.е. прихода к власти новой династии кунградцев, на хивинском троне сменилось еще 13 правителей.
Череда дворцовых переворотов в Бухаре и Хиве, с одной стороны, убеждала в полной бесперспективности сепаратизма, упования на собственную исключительность, клановой кичливости и пренебрежения общенародными интересами, а с другой – как бы служила напоминанием о грядущих битвах народов обширного региона за свободу, независимость и самостоятельное развитие.
Необходимо заметить, что некоторые западные исследователи, основываясь на том, что подавляющая часть правителей Хивы, находившаяся у власти с начала XVIII века, являлась российскими подданными, склоняются к мысли, что Россия само собой имела преимущественное право на вмешательство во внутренние дела ханства. Этот фактор ею при выборе тактики отношений с Хивой, несомненно, учитывался. Так, отказавшись от применения мер силового воздействия на хивинских правителей после гибели петровской экспедиции, она вместе с тем резко ограничила дипломатические обмены с ханством, переместила центр притяжения в сферу сугубо экономики, торговых связей. В то же время создавала обстановку наибольшего благоприятствования для Бухары, обладавшей более развитым экономическим потенциалом, имевшей лучшие перспективы хозяйственного развития, широкие торговые обмены с сопредельными Афганистаном, Персией, Турцией, а также Индией и Китаем. Одновременно по всему периметру традиционного торгового пути из России в регион Центральной Азии и обратно через Оренбургский край, а также Мангышлак и Красноводск были осуществлены масштабные операции по ликвидации бандгрупп, нападавших на караваны, возведены таможенные посты, гостиные дворы и склады для хранения товаров, ярмарки, расширены льготы, предоставляемые для купцам из Бухары, Хивы и Коканда. Как отмечает российский арабист, историк и политолог профессор Московского госуниверситета Г.Г.Косач в статье «Российский город на стыке двух континентов: оренбургские татары и государственная мощь», помещенной в сборнике «Россия на перекрестке: история, память и политическая практика», изданном в Лондоне и Портленде (США), хивинцам, бухарцам и «всем другим без различия языка и веры давалось разрешение, чтобы прибыть (в Оренбург. – М.Н.) и здесь обосноваться, жить, торговать и заниматься» полезными ремеслами. Следует заметить, что в политике и практике отношений России и государств Центральной Азии такое встречалось впервые.
Сама жизнь подтвердила верность выбора приоритетов. В последней четверти XVIII века в Центральной Азии наметилось существенное оживление хозяйственной жизни всех государств, что нашло отражение в расширении и укреплении торговых связей не только внутри региона между Хивой, Бухарой и Кокандом, но и с Россией, другими соседними странами. Эта тенденция, означавшая начало подъема хозяйственной жизни после весьма продолжительного периода стагнации, нашла позитивное отражение в капитальном труде известного историка, социолога и политолога Андре Гундера Фрэнка «Переориентация: глобальная экономика в азиатском возрасте». Человек удивительной биографии, уроженец Германии, большую часть жизни проживший в США и Латинской Америке, отвергавший идеи Маркса, но опиравшийся в политической экономике на некоторые марксистские представления, принимавший деятельное участие в проведении в Чили правительством Сальвадора Альенде радикальных реформ, а после переворота «черных полковников» в 1973 году вынужденный эмигрировать в Европу, он с нескрываемым интересом изучал не только социально-экономические и политические процессы, протекавшие в современной мировой системе, промышленно развитых странах и «третьем мире», но и Центральной Азии под влиянием эволюции России. На основе сопоставления и анализа разнообразных источников, обширного материала А.Г.Фрэнк пришел к заключению об осуществлении в Центральной Азии в период петровской эпохи при взаимодействии с Россией подлинной экономической революции. Он показал и доказал, что в XVIII веке «торговые маршруты объединили такие рынки Центральной Азии, как Хива, Бухара, Балх, Самарканд, Кабул и многие другие. Через Астрахань и Оренбург они шли на север – в Москву, а оттуда – в Восточную Европу». В этот период, подчеркивает далее А.Г.Фрэнк, «продолжала реально процветать и увеличиваться» торговля между Россией и Центральной Азией, причем если прежде караваны из Бухары и Хивы для урегулирования закупок российского экспорта должны были вести золото и серебро, то к концу XVIII столетия товарообмен стал более сбалансированным, поскольку в Россию из региона стало поступать все больше хлопка и текстиля. Это означало расширение перспектив взаимовыгодного сотрудничества.
Аналогичной точки зрения придерживается и Сара Дж.Ллойд. Она так же акцентирует внимание на таком примечательном факторе, как восстановление торгово-экономических отношений Центральной Азии не только с Российской империей, но и соседними Персией и Афганистаном, а также Индией. Любопытны результаты изысканий в этом плане и Рене Дж. Байрндса из Международного института азиатских исследований в Амстердаме (Нидерланды). В книге «Аравийские моря: мир Индийского океана семнадцатого столетия», рассматривая ход развития в конгломерате торгово-экономических связей, он указывает на происшедший в них перелом, аккумулировавшийся в дополнении традиционной караванной торговли организацией первых торговых компаний. «Караваны и торговые компании в известной степени служили двумя различными путями торгового оборота, – пишет Рене Дж. Байрндс. – То была действительно «торговая революция» в Азии, но не было борьбой между караванами и компаниями». По его твердому убеждению, особенно бурно «процветала караванная торговля в Центральной Азии». Результатом подъема торговых связей, заключает Р.Дж.Байрндс, стало создание благоприятных условий для образования развернутой повсеместно в конгломерате эффективной сети «культурного и технологического распространения, коммерческих обменов между Китаем, Юго-Восточной Азией, Индией, Центральной Азией, Ближним Востоком».
При всей важности торговых связей Бухары и Хивы с сопредельными государствами Ближнего и Среднего Востока, Юго-Восточной Азии, все же на первом месте по традиции находились отношения с Россией. Динамика товарооборота между Россией, Бухарой и Хивой впечатляет. Взять, к примеру, сведения только по одной Оренбургской таможне. Так, если в 1773-1777 гг. в Россию было ввезено товаров из Центральной Азии почти на 214,8 тыс. руб., а вывезено – на немногим более 206,1 тыс. руб., то в 1787-1791 гг. – уже соответственно на 2104 тыс. руб. и 1912,4 тыс. руб., а в 1792-1796 гг. – на 2516 тыс. и 2182 тыс. руб. Общий российско-центральноазиатский товарооборот за этот период возрос более чем в 11 раз. Характерно при этом то, что объем ввоза товаров в Россию заметно превышал вывоз, что вполне соответствует масштабам внутренних потребностей и национальных рынков партнеров по торговле, а вовсе не означает, как считает Э.Аллворт, получение «Россией торгового преимущества над Хивой и Бухарой». Следует так же иметь в виду, что купцы из Бухары и Хивы нередко на часть вырученных от продажи товаров средств на российской территории покупали различную недвижимость (жилые дома, торговые объекты, земельные участки и т.п.), вкладывали их в высокоприбыльные предприятия, а порой вносили в свои личные банковские счета в Санкт-Петербурге, Москве, Астрахани, Оренбурге, Казани и др. Именно благодаря взаимовыгодному характеру торговых операций, как верно указывает Джос Дж.Л.Гомманс, Бухара и Хива нашли возможность сначала погасить дефицит, образовавшийся в торговле с Россией, а затем и восстановить паритет в торговле с «Империей Могола». Это послужило надежной основой для коренного совершенствования механизма торговых отношений и повышения их эффективности, укрепления взаимного доверия между государствами, гарантирования сохранности и воспроизводства капиталов.
Активизация внешнеэкономической деятельности, расширение торговых обменов в рамках национальных рынков, на региональном и межрегиональном уровнях вынудили правящие круги усилить внимание обеспечению политической стабильности. Правители Хивы и Бухары, подталкиваемые весьма влиятельными деловыми кругами своих стран, не стали ограничиваться проведением эпизодических карательных операций против тех кочевых племен и родов, а также бандформирований, которые блокировали торговые пути и систематически занимались разграблением караванов, нападали на дипломатические миссии, содействовали контрабандному ввозу и обороту товаров. Им удалось осуществить за сравнительно короткий срок целый комплекс мер по совершенствованию руководства институтами управления государством, ввести новые административные структуры, усилившие контроль над племенами и родами, в первую очередь кочевыми, подавлению вооруженных выступлений враждующих кланов, их объединению во имя общей цели. Усилилось внимание к жизненно важной для региона аграрной проблеме, от решения которой напрямую зависели перспективы хозяйственного развития, распределению земли и воды, упорядочению системы налогообложения. Все это благоприятно способствовало не только созданию условий для подъема национального производства и укрепления его материальной основы, но и тому, что на рубеже XVIII и XIX веков Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства превратились в «относительно хорошо организованные, состоявшие главным образом из оседлых поселений, и экономически богатые государства», как пишет Г.П.Мерч. Это подтверждает и С.Дж.Ллойд. Анализируя консолидацию государственности в регионе, она среди позитивных факторов указывает на установление к концу XVIII века в Бухаре, Коканде и Хиве преемственности руководства государством благодаря приходу к власти и укреплению трех династий ханов, имевших разветвленный административный аппарат и обеспечивавших «региону определенную степень стабильности». Как видим, несмотря на все перипетии смутной эпохи, «центральноазиатский проект» Петра I в конце концов воплощался де-факто в жизнь, расчищая путь модернизации отношений России с государствами Центральной Азии.
