АПН продолжает публикацию книги Маримбая Ниязматова, посвященной отношениям России и Центральной Азии. Сегодня мы публикуем главу третью. (глава первая "Завещание Ивана Грозного", глава вторая "Проект петровской эпохи").
Глава 3. Причины и последствия
«хивинской трагедии» 1717 г.
Перелом в ходе экспедиции обозначился после прибытия А.Бековича-Черкасского из Астрахани в Гурьев. Пробыв в городке около месяца, приблизительно 20 июня 1717 г. он с двумя полками казаков, 500 драгунами и семью орудийными расчетами двинулся в поход через пески в направлении к Хиве. Тем самым, прикрепив к миссии внушительную по тем временам военную силу, Бекович-Черкасский проигнорировал предписание Петра I «ехать к хану хивинскому послом». Очевидно, что сознательно или нет, он переступил ту грань, которая разделяла собственно экспедицию на Каспийское море, предусматривавшую ведение широких строительных и изыскательских работ, от мирной дипломатической миссии, превратил ее в крупное войсковое соединение, способное вести наступательные операции. Это вызвало обоснованную тревогу правительства Хивы. Уже 16 мая 1717 года один из предводителей Младшего жуза Аюки-хан получил известие о том, что на всех основных дорогах восточного побережья Каспия, ведущих в глубь территории ханства, принимаются экстренные меры для отражения наступления российских частей, строятся новые оборонительные сооружения. «…Бухарцы, хивинцы, каракалпаки, казахи, башкиры соединились 2000 человек, – информировал он Астраханского обер-коменданта Михаила Чирикова, – и заставы стоят на местах, колодцы засыпали, получив известие от туркмен о походе войска, и хотят идти в Красноводск; а ваш посланник в Хиве не в чести…». Почти в то же самое время аналогичное сообщение от Чирикова получил и флотский поручик Александр Кожин, направлявшийся в Индию по указу Петра I.. В нем говорилось, что астраханскому дворянину Мартемьянову, направленному Бековичем-Черкасским к хану Аюки для нанятия проводников через пустыню, добиться чего-либо положительного не удалось: все отказывались идти в Хиву, ссылаясь на то, что «весьма хивинцы, бухарцы, каракалпаки великим собранием на дороге его дожидаются, в безводных местах…». Но Бекович-Черкасский на эти тревожные сигналы не прореагировал, хотя они заслуживали доверия. Полки и артиллерийские расчеты в полном составе маршировали по Каракумам и караванной дороге в течение восьми недель и только 15 августа достигли озера Ялгызу в 250 верстах от столицы ханства Хивы. В тот же день по приказу Бековича-Черкасского место расположения отряда было обнесено высоким валом и рвом, сооружаемых, как правило, для ведения оборонительных боев и организации наступательных операций. Это стало его вторым серьезным просчетом.
Хивинские власти, естественно, внимательно и придирчиво отслеживали ситуацию, регулярно получали исчерпывающую информацию о продвижении российского отряда от проводников и лазутчиков. Внешне все указывало на отсутствие у российской экспедиции мирных намерений. Убеждало в этом и чрезмерное усиление накопления российских войск в непосредственной близости от хивинских границ. Как сообщалось в письме из Хивы дворян И.Воронина и А.Святова Бековичу-Черкасскому, вернувшиеся из Астрахани хивинские послы Ашур и Артык докладывали хану, что видели много солдат, которые на конях, а также верблюдах собираются напасть на Хиву и захватить ее обманом. Поэтому, отмечали они, хотя лично Ширгази-хан и командующий хивинской регулярной армией Кулумбий принимают доставленные из России официальные послания, в то же время отвечать на них не желают. Относительно сомнений и тревог правителей Хивы и Бухары по поводу того, что «идет посольство, а не с войною», и что в общем-то благое «дело наше начинается… злом», казанскому губернатору графу П.М.Апраксину писал 18 апреля 1717 г. и Александр Кожин.
Официальная Хива была встревожена не на шутку. Тем не менее, без панического настроя и спокойно собирая необходимые силы для отражения возможной агрессии, в целом была настроена миролюбиво. Она никак не препятствовала экспедиции до тех пор, пока та находилась за пределами территории ханства и надеялась на скорое устранение недоразумений. Характерно, что еще у колодцев Чирдана, не доходя 300 верст до Яргызу, А.Бекович-Черкасский отправил в Хиву с посланием к Ширгази-хану дворянина Михаила Керейтова в сопровождении казацкой сотни. Ему поручалось поставить в известность хана о том, что князь направляется в столицу ханства послом от российского императора. Керейтов и сопровождавшие его были встречены гостеприимно и с почестями. А спустя три дня уже ханские посланцы доставили в расположение отряда Бековичу-Черкасскому ответные подарки от правителя – лошадь, бархатный кафтан, продовольствие и многое другое. Как видим, на конфликтность, тем более откровенную враждебность, несмотря на определенную накаленность обстановки, пока не было даже намека. Однако крупные фортификационные работы, осуществленные в районе колодцев Ялгызу скрытно, причем без предварительного уведомления хивинских властей, к тому же в непосредственной близости от хивинской столицы, означавшие де-факто явное покушение на суверенитет Хивинского ханства, ситуацию кардинально изменили. Ширгази-хану о них доложили посланники, доставившие в лагерь экспедиции различные подарки и продовольствие. Эти работы не оставили сомнений в том, что тайно идет активная подготовка к вооруженному вторжению в страну. Это – третий, но, к сожалению, далеко не последний грубейший просчет капитана-поручика лейб-гвардии Преображенского полка Бековича-Черкасского, последствия которого были легко предсказуемы и при наличии хотя бы небольшого дипломатического опыта их можно было предвидеть и предотвратить.
16 августа 1717 года хивинская армия неожиданно появилась у лагеря экспедиции и атаковала его. Перестрелка продолжалась три дня и была прекращена так же неожиданно, как и начиналась, по инициативе хивинской стороны. Судя по воспоминаниям многих очевидцев и документам, Ширгази-хан, вероятно, все еще не терял надежду на мирное разрешение конфликта. Он для заключения перемирия и ведения переговоров прислал в Ялгызу двух своих представителей – Кулумбия и Назыр-Ходжу, одновременно сообщил через них, что столкновение произошло по недоразумению, без его ведома и «если князь Черкасский пришел послом, а не с неприязненной целью, то он просит его явиться к нему в лагерь». Парламентеры заверили глав российской миссии на Коране, что отряду не будет нанесено никакого вреда.
Казалось бы, путь к мирному диалогу обозначился, при обоюдном желании сторон можно, наконец, избежать дальнейшего нагнетания напряженности и добиться перемирия. 19 августа Бекович-Черкасский вместе с астраханским купцом Михаилом Замановым, ведавшим всей хозяйственной частью экспедиции, отправился в Хиву на официальные переговоры. Их сопровождали 700 драгун и казаков. Но в условленном месте, где был разбит лагерь, Ширгази-хана не оказалось. Он ночью передислоцировался в пригородный район Хивы, где и принял на следующий день Бековича-Черкасского и Зиманова. По воспоминаниям очевидцев, встреча и переговоры продолжались несколько часов, но точно установить, о чем на них шла речь, не удается. Известно только, что во время аудиенции Бекович-Черкасский передал Ширгази-хану грамоту от Петра I и его подарки, среди них – позолоченную карету, верховую лошадь с седлом, пистоли, столовые изделия из серебра, соболи, сукно и др., к которым присовокупил и свои. После ознакомления с посланием Петра I Ширгази-хана, по свидетельству историка Иорк фон-Вартенбурга, выпустившего сперва в Берлине, а затем в Варшаве в 1900 году книгу «Успехи России в Азии», внезапно охватила ярость. Он обрушился на Бековича-Черкасского с обвинением в воровстве. «В листе государя к нему, хану, – заявил Ширгази-хан, – написано, что послано все в целости, и это они, своровав, хотели украсть у царского величества и или у него, хана?!». И действительно, различные ткани и многие другие материи, поднесенные Ширгази-хану от имени Петра Великого, а также и лично Александром Бековичем-Черкасским, оказались не целы, а на самом деле разорваны на куски по пять аршин каждый. Хан, разгневанный, оставил у себя только грамоту и дары царя, а все остальное возвратил тут же. Князь такого поворота не ожидал, его самолюбие было ущемлено. Вовсе не осведомленный о том, что кипы тканей, как выяснилось позднее во время следствия, были урезаны по распоряжению Заманова с целью экономии средств для возвращения экспедиции на родину, неуклюже пытался оправдаться и возражал, обвиняя в вероломстве самого Ширгази-хана. Такое поведение во время официальной аудиенции у правителя вряд ли подлежало прощению. Это – четвертый просчет Бековича-Черкасского, но опять-таки не последний.
Хотя переговоры завершились полным провалом, приключения экспедиции на этом не закончились. Как свидетельствуют документы, 20 августа 1717 г. Ширгази-хан с войском снялся с лагеря и направился к Хиве. 22 августа его армия расположилась у речки Порсу-Сунгуль. Все это время по непонятным причинам Бекович-Черкасский с находившимися при нем 700 драгунами неотступно следовал за ханом, а вслед за ними – всего в двух верстах от основных сил ханской армии шел по пятам экспедиционный отряд во главе с майором Франкебергом. Что послужило тому причиной? Почему Бекович-Черкасский после провала переговоров не покинул лагерь Ширгази-хана? Неужели так трудно было понять, что неотступное следование за плохо вооруженной и обученной ханской армией столь крупного военного соединения, готового по первому же сигналу развернуть боевые действия, рано или поздно может спровоцировать хивинские власти на принятие крайних мер, чтобы отвести нависшую угрозу?
Строить догадки и предположения – дело неблагодарное, ибо реальность неизменно сложна, противоречива и неповторима. К сожалению, в данном случае достаточно полные документы и материалы Правительствующего сената о петровской экспедиции не дают ответ на эти и другие вопросы. Вот почему приходится попытаться выстроить логический ряд на основе косвенных данных, чтобы пролить хоть какой-то свет на смысл действий Бековича-Черкасского в преддверии трагедии. Прежде всего, следует иметь в виду, что в инструкции Петра I ему, кроме строительства крепостей в Красноводском заливе и районе Узбоя, изучения Амударьи и водных путей к Аральскому морю, в частности, поручалось:
– «хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая наследственное владение оному, для чего представлять ему гвардию к его службе»;
– просить его послать «своих людей (при которых и наших два бы человека было) водою по Сырдарье реке вверх до Иркети городка для осмотрения золота»;
– «просить у него судов и на них отпустить купчину по Амударье реке в Индию, наказав, чтоб изъехал ее пока суда могут идти, и оттоль бы ехал в Индию»;
– «будучи у хивинского хана, проведать и о бухарском, не можно ль его, хотя не в подданство (ежели того нельзя сделать), то в дружбу привести» .
Несмотря на привлечение к экспедиции огромных сил и средств, ни одну из этих задач, являвшихся, безусловно, наиболее приоритетными, А.Бековичу-Черкасскому выполнить не удалось. Так что ему докладывать Петру I и Правительствующему сенату было почти не о чем, кроме провалов. Видимо, поэтому, следуя за Ширгази-ханом неотступно, он все еще надеялся на его уступчивость, продолжение переговоров, настойчиво пытался хоть таким образом как-то выправить непростую ситуацию. Не исключено так же и то, что именно Александр Бекович-Черкасский приказал своему заместителю майору Франкебергу находиться в опасной близости от ханской армии (всего около 2 км), чтобы можно было оказать целенаправленное давление на Ширгази-хана и добиться принятия им условий Петра I о «верности и подданстве». Или же, быть может, этой демонстрацией силы он хотел предотвратить вооруженный конфликт, избежать дальнейшего кровопролития.
Нельзя не отдать должное хивинским властям, которые достаточно продолжительное время проявляли и дружелюбие, и терпение, закрывая глаза на невзвешенные действия Бековича-Черкасского. Возможно, они не раз требовали, чтобы российские вооруженные силы добровольно покинули пределы территории ханства и ожидали положительного решения. Вот почему, на наш взгляд, допустили присутствие вблизи ханского лагеря сопровождавшего князя крупного отряда драгунов и казаков. Однако события последних дней, предшествовавших трагедии, должно быть, окончательно убедили их в невозможности достижения консенсуса. Ширгази-хан, по официальной версии, 22 августа, сославшись на сложность обустройства всех частей экспедиции в одном месте, потребовал разделить их на четыре и разместить в разных селениях. «Князь Черкасский, – констатирует М.Н.Галкин, – доверился этому вероломному предложению и, удержав при себе 200 чел., остальных находившихся при нем драгун и казаков разделил на 4 части. В то же время он послал приказание через дворянина Званского и самому майору Франкебергу о разделении вверенного ему отряда на 5 частей. Не доверяя словам Званского, майор Франкеберг отправился сам к князю Черкасскому, чтобы лично удостовериться в действительности приказания. К сожалению, князь Черкасский подтвердил слова Званского и разделение отряда на части было сигналом к его истреблению». М.Н.Галкин утверждает, что части, составлявшие отряд майора Франкеберга, «были уничтожены спустя несколько часов» после их разделения, а те, что прикрывали Бековича-Черкасского, – «на другой день», следовательно, 23 августа 1717 года. Таковы трагические последствия его последнего – рокового просчета.
В документах дела из архива Правительствующего сената, включенных М.Н.Галкиным в его насыщенную документами книгу «Путешествие по Средней Азии и Оренбургскому краю» в качестве самостоятельного раздела, содержатся сведения и о гибели князя А.Бековича-Черкасского и его двух соратников. Им отрубили головы, которые «были отосланы в Хиву и повешены у Андарских ворот на виселице», – говорится в них. Это означает, что муссируемая столь часто в западной литературе версия, что хивинский хан, якобы, в знак триумфальной победы над русским отрядом отправил зловещий трофей «своему соседу эмиру Бухары», – не более чем легенда. Впрочем, здесь еще немало неясностей, как и с самим фактом казни Бековича-Черкасского. Достаточно сказать, что другими источниками он не подтверждается. К тому же вызывает удивление, что, если верить материалам дела, расправившись с князем, хивинские власти почему-то отпустили невредимыми двух его братьев, находившихся неотлучно вместе с ним в период посольской миссии в ханство. Это может оказаться и обыкновенной дезинформацией, появившейся на свет на стыке 1860-1870-х годов, когда «ястребам» в Санкт-Петербурге потребовались дополнительные реабилитирующие мотивы продвижения России на юг Центральной Азии. Что же на самом деле произошло между 20 и 22 августа 1717 г.? Что подтолкнуло хивинские власти, которые не могли не понимать неотвратимость возмездия и вряд ли были склонны пойти на крупный конфликт с Россией, в которой видели надежного партнера, на принятие столь крайних мер? Не ответив на эти вопросы, ставить точку на прояснении причин трагедии петровской экспедиции рано.
Хотелось бы заметить, что полагаться на абсолютную объективность М.Н.Галкина при изложении версии о «вероломном предложении» Ширгази-хана нельзя. Дело в том, что его книга увидела свет в 1869 году, в тот период, когда российско-хивинские отношения все больше обострялись, отчетливее становились контуры надвигавшейся вооруженной конфронтации между Россией и Хивой. Это обстоятельно вполне могло наложить свой отпечаток на общую тональность изложения, создание из ханства «образа врага», «дикого и вероломного», не признающего общепринятые международные нормы. Таким образом намеренно искаженная, целенаправленная трактовка фактов создавала среди читательской общественности соответствующий морально-психологический настрой, который позволял оправдать вторжение в Хивинское ханство, а в солдат и офицеров вселяла уверенность в правоте дела. Но это – всего лишь предположение, хотя, как нам представляется, вполне обоснованное.
Следует признать, что вызывают серьезное сомнение и некоторые факты из самого дела из архива Правительствующего сената. Так, например, сообщая о полном истреблении отряда экспедиции, в них вместе с тем указывается, что хивинские власти амнистировали по ходатайству шейх-ул-ислама (старшего духовного лица) Хивы всех обреченных на казнь мусульман, находившихся в отряде. Таких среди солдат и гражданских лиц насчитывалось сотни. Кроме того, по свидетельству очевидцев, они встречали в Хиве и на дорогах немало молодых солдат, которых «вели связанными», т.е. попавших в плен. В документах дела не называется, что весьма удивительно, точная численность понесенных потерь, хотя, разумеется, подобный учет в российском военном ведомстве велся, как финансовых и прочих затрат. Так что убедительных оснований для выводов о том, что петровская экспедиция была полностью «уничтожена» или же «истреблена» – так же не имеется. Многим ее участникам удалось спастись и возвратиться на родину, в Россию. Об этом красноречиво свидетельствуют и сами документы комиссии Правительствующего сената, связанные с организацией и проведением экспедиции А.Бековича-Черкасского, ее последствиями, довольно обстоятельные, прекрасно сохранившиеся и дошедшие до нас.
Хивинская армия, относительно нетрудно одержав победу над сравнительно крупным воинским соединением, оснащенным современным вооружением, тем самым наглядно продемонстрировала свою силу и способность на решительные и активные действия. Однако правительство Ширгази-хана не намеревалось воспользоваться этим фактом для начала широкомасштабного наступления на российские позиции на восточном побережье Каспия. Казалось бы, сама логика событий августа 1717 года подсказывала неизбежность перехода Хивы к развитию стратегического успеха, от толерантности – к конфронтации с Россией. Так считали и в российском военном ведомстве. По данным М.Н.Галкина, сразу после получения известий о гибели отряда князя А.Бековича-Черкасского все укрепрайоны и форты на восточном побережье Каспия вдоль хивинской границы были приведены в повышенную боевую готовность для отражения возможного наступления ханской армии. Расположенную к ней наиболее близко крепость Св.Петра, построенную в Тюрк-Карагане, оснащенную 11 медными и чугунными орудиями, где были размещены около 600 солдат и офицеров, намечалось «удерживать до последней крайности». Готовясь к обороне, каждые три дня здесь рыли новые колодцы для обеспечения запаса пресной питьевой воды, а старые засыпали с целью предотвращения распространения инфекционных заболеваний.
В боевую готовность была приведена и Красноводская крепость, наиболее крупная на восточном побережья и способная выдерживать длительную осаду. Она была заложена в 1715 году силами первого состава экспедиции Бековича-Черкасского, обнесена высокой стеной, имела на вооружении медные и чугунные орудия. Здесь размещались и основные склады вооружения и боеприпасов, довольно многочисленный гарнизон.
Однако эти тревоги и приготовления оказались напрасны. Ширгази-хан, его окружение отказались от обострения отношений и конфронтации с Россией, хотя не раз за столом переговоров в Санкт-Петербурге и Москве заявляли о своих правах на всю территорию восточного побережья Каспийского моря. Хивинская армия удерживалась от каких-либо боевых действий на побережье и на российские укрепления не наступала. Лишь кочевые воинственные туркменские племена, неподконтрольные правительству, укрывавшиеся в песках и промышлявшие грабежами торговых караванов, воспользовавшись напряженной обстановкой, в сентябре 1717 года попытались овладеть Красноводской крепостью. Как пишет М.Н.Галкин, их «подстрекал» к нападению «хивинский хан», что, право, вызывает сомнения, учитывая характер отношений официальной Хивы с племенами закаспийских туркмен. Они атаковали крепость одновременно с моря и суши большими силами. Им даже удалось прорваться внутрь, овладеть частью вооружения и боеприпасов. Однако, получив отпор, нападавшие были вынуждены тут же покинуть форт. Хотя новые попытки овладеть крепостью не предпринималось, было решено ее гарнизон эвакуировать на более безопасное место – на российскую территорию. 3 октября 1717 года под командованием полковника Фандербидена – того самого, который неизменно находился с отрядом рядом с Александром Бековичем-Черкасским во время его пребывания в Хиве и вооруженного столкновения, к тому же остался жив и невредим (это, заметим, вновь вынуждает нас усомниться в абсолютной искренности М.Н.Галкина и объективности приводимых им некоторых сведений), – он на 13 судах отправился в Астрахань. Однако эскадру настигла в море сильная буря, часть судов погибла, но находившихся на них подобрали экипажи других бусов. Несколько судов унесло к Баку, где они и зимовали с полковником Фандербиденом, два разбитых остались у устья реки Куры. Таким образом, каспийско-хивинская экспедиция завершилась.
Расследованием причин трагической гибели экспедиции в Москве и Санкт-Петербурге занималась специальная комиссия Правительствующего сената. Перед ней в течение трех месяцев один за другим давали показания и офицеры, и рядовые солдаты, проводники и переводчики – практически все, кому удалось вернуться из экспедиции. Они раскрыли безрадостную картину и элементарного пренебрежения жизнью и здоровьем людей, и нормами международного права, кичливости и самоуправства. Так, яицкий казак Уразмет Ахметов 7 октября 1717 года в своих показаниях подтвердил, что экспедиция достигла колодцев 15 августа и тут же с трех сторон (с четвертой было озеро) начали строить крепость, рыть ров и возводить земляную насыпь. Работы продолжались в течение трех дней, не прекращались даже ночью. А когда впервые атаковали вооруженные «пищалями и сайдаками» местные ополченцы, то они были обстреляны из пушек и ружей из той же крепости по приказу Бековича-Черкасского. Ахметов подробнейшим образом рассказал и о ходе переговоров с Ширгази-ханом, в которых участвовал сам в качестве переводчика, причем упомянул о том, что правителю Хивы во время приема в нарушение этикета сперва были переданы подарки от самого Бековича-Черкасского, а когда хан заявил, что это – не от Петра Великого, тот признался, что «государевы он отдаст хану после». Той же ночью, продолжал Ахметов, Бекович-Черкасский послал людей в крепость, чтобы «которые есть подарки привезли к нему все и сами из оной крепости, собравшись, со всею артиллериею и с припасами шли за ними». Тогда-то, видимо, будучи проинформирован о подозрительных перемещениях в лагере российской экспедиции и заподозрив неладное, Ширгази-хан с небольшим отрядом срочно покинул дворец и отъехал от столицы на 30 верст, чтобы в случае необходимости принять бой за пределами города.
11 октября 1717 года в канцелярии казанского губернатора был допрошен Ходжа Непес. Он рассказал об отправке в Хиву с письмом к хану Михаила Керейтова, ответном визите в лагерь экспедиции официальных хивинских посланников, доставивших в подарок Бековичу-Черкасскому от Ширгази-хана коня, бархатный халат, другие подарки офицерам и продовольствие; о перестрелке, происшедшей спустя два дня, прибытии парламентером ханского сановника Ишим-Ходжи, заверившем, что стычка произошла случайно и не была санкционирована правителем. Ходжа Непес признался и в том, что «оную де плотину, что запружена чрез Карагач, – указывается в документе, – напредь сего и ныне в походе слышал он, Нефес, от хивинцев и от своей братии туркменцев; а сам де он, Нефес, на той плотине не был, и сколь велика та плотина сделана, не знает; а казаки де, которые в оном походе посланы были от господина князя Черкасского для ловли рыбы, сказывали, не велика, разрыть ее можно».
Однако Ходжа Непес недоговаривал. Отвечая на вопросы комиссии сената, 15 декабря 1717 года астраханец Николай Федотов показал, что Ходжа Непес водил астраханского дворянина Ивана Зотова и его к той самой «плотине», которой, якобы, было перекрыто старое русло Амударьи – Узбой. Она представляла собой земляной вал вышиной «аршин с четвертью, а в ширину сажен с три, а в длину верст с пять», говорил, что «за тем валом степь до долу», которую, если перекопать, можно выйти на Каспийское море, потом повел «степью верст 20, и привел к помянутому долу. И тем долом ехали до урочища Атай Ибраим, где бывала мечеть и кладбище» и видели они «по обе сторону долу на берегах старинные жилища, мазанки и городки пустые… были копаные каналы… Далее урочища не повел, а сказал, что боится… Они много раз просили, но он не повел. С того места возвратились. Потом Черкасский послал с туркменами астраханского дворянина Алексея Тараковского. Но и он вернулся оттуда же.
…Вообще вода до вала доходит, когда река разливается во время паводков в мае, июне, июле и августе. Потом отходит и от вала до реки будет верст с 3».
Судя по описаниям Николая Федотова, и во время встречи с Бековичем-Черкасским, и на приему у Петра I обыкновенную земляную защитную дамбу, которых вдоль течения Амударьи на всем протяжении до Аральского моря было великое множество и возводились они издревле для предотвращения размыва берегов в период весеннее-летних паводков, Ходжа Непес выдавал за плотину, построенную для сокрытия золотоносных приисков.
В показаниях другого свидетеля – Алтына Усейнова речь вновь шла о переговорах Бековича-Черкасского с Ширгази-ханом, конфликте, вспыхнувшем между ними в связи с подменой подарков Петра I. Вместе с тем он указал, что хивинская сторона оказывала разные знаки внимания российским солдатам, чутко реагировала на их нужды и запросы. В лагерь, разбитый ими, были доставлены не только подарки лично от хана Михаилу Керейтову и многим другим, но и всем казакам, а также в течение недели поставлялись продовольствие и фураж.
18 ноября 1717 года в канцелярии Правительствующего сената давал показания один из главных свидетелей – флотский поручик Александр Кожин, имевший личное поручение от Петра I направиться из Хивы в Индию. Он подробно остановился на подготовке экспедиции, ее основных целях и задачах, говорил о том, как шло комплектование, с чем столкнулись при изучении восточного побережья Каспийского моря и закладке крепостей на старых торговых путях. Кожин не стал скрывать, что не одобрял некоторых решений Бековича-Черкасского, не учитывавшего при выборе мест для строительства городов и крепостей наличие благоприятных условий для проживания (состояние почвы, объемы пресной воды, природные условия и т.п.), в результате чего вспыхивали эпидемии, масса людей гибла от различных тяжелых болезней. Что касается исполнения указа Петра I в части отправки поручика Кожина в Индию, то и здесь ему было отказано во всем.
В тот же день перед Правительствующим сенатом выступил и генеральный ревизор Василий Никитич Зотов. Он подтвердил, что между капитаном-поручиком Черкасским и флотским поручиком Кожиным сложились крайне натянутые отношения. В своей записке Зотову Бекович-Черкасский заявлял, что «поручик Кожин взбесился, не яко человек, но яко бестие». Причину такого поведения видел в том, что «страшился он пути своего, и пакости великие делал к повреждению дел моих». Процитировал Зотов и слова Кожина, сказанные им Черкасскому: «С ним… плутать и воровать не хочет». Этот конфликт стал следствием крайне напряженной обстановки, сложившейся в руководстве экспедицией.
Перед комиссией Правительствующего сената так же предстали яицкий казак Михаил Белотелкин, многие другие, кто участвовал в хивинской экспедиции непосредственно или был причастен к ее организации и проведению. Это позволило объективно воспроизвести картину «хивинской трагедии», определить меру ответственности виновных в ней. Допросив очевидцев, изучив все обстоятельства дела, сенатская комиссия пришла к заключению о превышении А.Бековичем-Черкасским своих полномочий. В то же время она не одобрила действия и Хивинского правительства, не принявшего необходимые меры для предотвращения кровопролития. К сожалению, комиссия сената не обратила (или же не пожелала обратить) внимание на то, что уже на начальном этапе формирования по идее «посольства» были проигнорированы элементарные общепринятые международные нормы, фактически превратившие его из мирной миссии в крупный военный экспедиционный корпус.
Как видим, гибель экспедиции А.Бековича-Черкасского была предопределена целым рядом весьма сложных факторов дипломатического, политического и военного характера, взаимосвязанных и взаимообусловленных.
