Премия «Большая книга», по замыслу, должна вручаться за достойное, талантливое, лучшее в современной литературе. И вроде бы до ТОГО (до объявления победителя) пишутся какие-то рецензии, идет, так сказать, осмысление творчества номинантов. Автор этой статьи тоже решил подумать над последним, так сказать, романом-победителем. За какие смыслы и достоинства дают нынче «Большую книгу»?
Каюсь! Должен признать свою неправоту! Да-да-да. Каюсь, каюсь, каюсь…
С таких признаний вынужден я начать свою статью, за которую взялся, прочитав книгу Леонида Юзефовича «Журавли и карлики» неизвестной жанровой принадлежности. Проспорил я!
А начиналось дело с того, что в моем присутствии один мой старый знакомый, слушая пение под гитару и находясь по этому поводу в необыкновенной ажиотации, вдруг высказал неожиданное суждение:
- Только русский может так петь! У нерусского гортань совсем иначе устроена! Нерусский так не сможет!
Я тогда так опешил, что принялся спорить с приятелем, впрочем, упирая на частности. Мои аргументы сводились к тому, что «русский» суть понятие собирательное - из разнообразнейших составляющих. Коли речь о такой щекотливой теме зашла – и выговорить-то боязно – о врожденных, более того, о расовых различиях, то мне далее придется все-таки подробнее раскрыть интригу нашего спора.
Вологодский русский (а таковой как раз и пел тогда) за века жизни на Севере впитал в себя почти что весь финоугорский генофонд. А южный русский – ираноязычных скифов в себя вобрал целиком. Выходит, что прежние персы и финны, при всех их разительных генетических различиях, став великороссами, сразу же начинают обладать некими физическими данными, которых нет у других народов. Но как же быть с оставшимися, не вобранными внутрь великороссов, финнами и персами? – Такова была моя патетика спора.
Но приятель не желал размениваться на мелочи. Наоборот, перешел к еще большим обобщениям и вскоре распространил их на все роды творчества, в числе коих упомянул и литературную деятельность. Тут-то и произошло то, что в конце концов привело меня к написанию этой вот статьи.
В пылу спора я допустил – разумеется, лишь на мгновение и в большой степени условно – мысль о том, что, например, калуцкий великоросс и еврей из-под Бердичева могут по-разному вслух поизносить слова, содержащие букву «р». Согласен, уже в одном этом условном допущении содержится нечто, считавшееся в среде советской интеллигенции неприличным и обозначавшееся глупым словом «антисемитизм». Однако же я сделал такое допущение – повторю – в пылу спора. Допустим, согласился я, что произносят они слова с буквой «р» по-разному, но пишут-то, пишут одинаково! Так как же литературная деятельность, сочинительство, писательство может давать разные результаты у потомка Святослава Игоревича и у отпрыска его антипода – хазарина в десятом колени?
И тут же я был пойман на слове. Мой собеседник также вдруг внезапно, как возбудился, абсолютно успокоился и предложил мне перевести спор из сферы словесных страстей в русло рационального экспериментаторства. Он предложил мне сравнить литературную продукцию великоросса и еврея. И объективно, непредвзято, с фактами в руках удостовериться в том же, что я утверждал в запале. И я с искренними чувствами взялся за изучение таковых текстов. Так как русских текстов за жизнь я уже начитался предостаточно, то следовало определиться, грубо говоря, с текстом-антиподом.
В качестве, так сказать, «еврейского» текста мне достался опус Леонида Юзефовича «Журавли и карлики». Название сего произведения в ходе чтения первых глав вызвало в моей памяти ассоциацию с фантастическими иллюстрациями XIII века, иллюстрировавшими (уж простите за столь явную тавтологию!) реальные походы Александра Македонского по Азии. Может быть, читатель помнит эти фантасмагорические картинки (я их в интернете встречал) с подписями типа такой: «Александр Великий поражает шестирукую человеческую расу» и прочими. Разумеется, никакой шестирукой расы на земном шаре никогда не существовало. Равно как и не было сражения Александра III Филипповича с черепахами… впрочем, и гомеровской битвы журавлей с карликами тоже никогда не бывало… Однако, давайте, наконец, обратимся к тексту. Пора!
Главная тема № 1
Прежде всего остального меня в тексте Л. Юзефовича интересовала его главная тема. Выяснить ее и рассмотреть – вот в чем я видел свою первостепенную задачу. И на этом пути меня ждали странные открытия…
Честно скажу, первоначально за главную тему я принял эту:
«…После ужина Катя привела его на теткину дачу. Выпили сухого вина, немного потанцевали под транзисторный приемник. Раздевать ее он начал как-то очень вовремя, не раньше и не позже, чем нужно. Легли, дальше все пошло наперекосяк. Он, видимо, считал, что порядочная женщина должна раздвинуть ноги и лежать под ним как бревно, в крайнем случае может руками развести себе губы, если прицел взят неверно, и несказанно изумился, когда Катя, облегчая ему задачу, сама ввела в себя его член. После этого он решил, что с ней все позволено, и стал требовать от нее всяких штук. Она попробовала объяснить, что они еще слишком мало знают друг друга, чтобы подобные изыски могли доставить им удовольствие. Началась какая-то дикая торговля, вдруг ему стукнуло в голову, что от такой, как она, нужно ждать беды. Он вскочил как ошпаренный, налил воды в кастрюлю, поставил на газ и нервно курил, то и дело пробуя воду пальцем. Потом побежал с этой кастрюлей во двор и долго мылся там с мылом…»
(Глава 4. # 9)
Согласитесь, с такой детализацией описывать столь интимные подробности встречи мужчины и женщины автор должен, по идее, не просто так, а лишь при сильной нужде в таком описании – по сюжетной нужде. Но ничуть не бывало, сценка так и осталась изолированной, далее она никаких последствий не имела.
А вот аналогичная сценка с несколько иным составом участников:
«Он благодарно погладил ее лобок. Чувствовалось, что на днях здесь побывали ножницы.
– Подожди, – отвела она его руку, – давай сначала поговорим о чем-нибудь таком… Тебе снятся эротические…
– Мне никакие не снятся, – слукавил Жохов, считавший сон без сновидений признаком мужественности.
– А мне снилось недавно, что меня хотят изнасиловать трое бомжей. Ночью бегут за мной по улице, я кричу, зову на помощь, а кругом – никого. Загнали меня в какой-то тупик между заборами. Дальше бежать некуда, я повернулась к ним, а сама вся трясусь от страха. Один выходит вперед с такой мерзкой ухмылочкой на роже, расстегивает штаны, достает член. Вдруг вижу – член у него отваливается и падает на снег. Он как в столбняке смотрит себе на то место, где было и нету, а я начинаю хохотать, хохотать и сквозь хохот кричу голосом ведьмы: «Следующий!»
– Ничего себе эротика».
(# 21)
Мы можем лишь согласиться с суждением Жохова о том, что «эротика» в сновидении героини, действительно, весьма и весьма своеобразная…
Подобные действия, если верить тексту, происходят в наше время. То же самое мы обнаруживаем и, так сказать, в исторических экскурсах автора (которыми он, как мне рассказывали, вообще-то знаменит). Вот что мы встречаем у него в веке XVII:
«Он нанял в местечке хату, привел туда Сару и, как говорили у них в Вологде, хотел расчесать ей нижние кудри, но она заплакала так горько, что чесальщик лег и вставать не желал. При виде ее слез улетучилась вся его мужская сила. По природе своей, отличной от казацкой натуры, брать женщин насильно он не умел.
Тогда, отступившись, Анкудинов поведал Саре, что он сам – еврей, рожден от еврейских отца и матери…
Она не верила, пока Анкудинов не показал ей свой обрезанный уд. Тогда Сара заплакала еще горше…
В тот же вечер Сара взялась учить его языку предков. На первом уроке она рассказала, что если взять слово «Хмель», истинное прозвание злодея Хмельницкого…
Анкудинов ей не перечил. Второй урок закончился на ложе, где он сам стал учителем, а она – ученицей».
(# 27)
И эта сценка по сюжету не имела никаких последствий, как и свидание того же Анкудинова в Риме, где с ним пыталась возлечь «нимфа с бритым лобком».
Разумеется, я тут привожу лишь выборочные сценки, самые характерные. Процитировать все места по предполагаемой «главной теме произведения» я не могу, дабы статья моя не разрослась в монографию.
Главная тема в тексте Л. Юзефовича касается не только современности и древности, она пронизывает также и филологические изыски героев (и, видимо, самого автора – все ж таки писатель):
«– Страшнее всего – этимологический словарь, – объявила она. – Читаешь и видишь, на каких первобытных основах все держится, вся наша жизнь.
– Например? – полюбопытствовал школьный друг Марика, чье имя Шубин снова успел забыть.
– Например, я узнала, что слова «удовольствие» и «удаль» происходят от слова «уд».
– "Нецензурное обозначение мужского полового органа", значит, – смачно прокомментировал Марик. – Даешь ему волю, получаешь удовольствие. Несешь его в даль, то есть насилуешь женщин из соседнего племени, считаешься удалым добрым молодцем.
– Правильно, – кивнула Катя. – Всё остальное – только суффиксы.
– Что – всё? – спросила Лера.
– Всё вообще. Современная цивилизация – это суффиксы, приставки и окончания».
(# 31)
Последний тезис вроде бы даже претендует на философское обобщение. Хотя и не тянет на таковое. Чаще «сексуальные» сцены у Л. Юзефовича вообще ни на что более не намекают.
Все половые связи, описанные в тексте Л. Юзефовича, совершаются без каких бы то ни было следов любви мужчины и женщины. Эти отношения представлены просто как функциональный секс. Они скоротечны и развиваются обычно в неприспособленных помещениях. Например, на нетопленной даче (а еще снег на улице лежит), куда герой попадает воровски. Или вообще в подсобке:
«Первый раз все произошло во время обеденного перерыва, в подсобке, поэтому она сняла только трусы, а он положил их себе в карман, потому что на ней была юбка без карманов. Сгоряча оба про них забыли и до конца смены переглядывались, как два террориста среди толпы, не подозревающей, что у одного из них в кармане спрятана бомба. Потом пошли в городской сад, и, самое удивительное, когда она за кустами, прямо при Марике, подхватив юбку, натянула эти трусы, это ее движение взволновало его куда больше, чем то, каким они были сняты. В чем тут дело, он постичь не мог и допытывался у Шубина, бывало ли с ним такое, или он, Марик, какой-то уникум».
Если Л. Юзефович писатель, то, скажем так, у этого писателя весьма странное пристрастие к изображению половых актов в нехарактерных для этого занятия местах. В торговом киоске, например:
«За год у него собралась неплохая коллекция автомобильных значков, свинченных с чужих иномарок, и появилась еще не старая молдавская женщина, не проститутка. По утрам, когда торговля шла вяло, она, опустив щиток на окошке, иногда бесплатно ложилась с ним в своей хлебной палатке на Никулинском рынке».
Заметьте: все эти сценки из жизни разных персонажей. Автор создает такую картину всеобщего секса в слабо приспособленных помещениях. И только в них.
Иных описаний, окрашенных сексуальной тематикой, я в тексте не припомню. И не потому, что «видно, память моя однобока», а просто нет иных в тексте. Да и сама «сексуальность» в изображении автора имеет странноватый оттенок:
«…Жохов поцеловал ее, как ребенка, в лоб. Она положила огрызок на пол и закинула руки за голову. Небольшие грудки растеклись по ребрам. Имя Аида подходило ей больше, чем Катя.
Он провел пальцем по ее животу.
– А животик у тебя все-таки имеется. В одежде кажется, что его совсем нет.
– Его и нет. Просто сейчас в нем скопилось кое-что лишнее.
– Женщины! – покровительственно улыбнулся Жохов. – Воздушные создания, страдающие запором.
– Бывает, – не стала отрицать Катя. – Мне, например, в детстве никто не объяснил, что какать нужно каждый день».
(#20)
Согласитесь: странный у героев Л.Юзефовича «эротизм», странная «чувственность» (после полового акта «поцеловал ее, как ребенка, в лоб»). И если бы это произведение изучали в школе на уроках литературы, то вполне можно домыслить, о чем писались бы школьниками сочинения: «Тема запоров в образе женщины у Л. Юзефовича»…
Порой приходится слышать от добровольных защитников «творчества» порнографических режиссеров, снимающих фильмы про школу, или такого рода писателей, что, мол, мы же ничего не выдумали, все это есть в жизни. Правда, мне неясно, почему при этом они себя называют писателями и режиссерами, то есть творческими людьми. Прозаическое произведение или художественный фильм создают – а мы с детства это знаем, давно привыкли к этой истине – как произведение искусства. Искусства! А всю грязь и мразь вываливать на зрителя – это не искусство вовсе. Это и не творчество, а так, одна мерзость. И к чему было браться за перо?
В итоге приведенного обзора видно, что сексуальные изыски Л. Юзефовича не образуют чего-то целостного. Они в сюжете текста не составляют нечто, хоть отдаленно напоминающее тему произведения. Это не тема, а, скорее, «завлекалочка». Л. Юзефович описанием всех этих разбросанных по тексту сексуальных сцен стремится всего лишь сделать свою продукцию привлекательной для молодых людей. Точнее, для той их части, которая имеет сильно повышенный интерес ко всему, где есть секс.
Всеми этими сценками автор стремился завлечь читателя – чтобы у книги были хорошие продажи. Это не искусство. Это гешефт!
Тяга к истории как вид гешефта
Для меня лично хватило бы даже одного фрагмента, подобного приведенным выше, чтобы прекратить чтение далее. Однако, я сознательно взялся за изучение, грубо говоря, творчества Л. Юзефовича, а посему продолжал чтение до самого конца текста.
Про тексты Л. Юзефовича ходят россказни, будто бы они все, как бы это поделикатнее выразиться, с историческим уклоном. Разумеется, рассматривать их как исследования нашего прошлого ни в коем случае нельзя. Полагаю, что и сам автор рассмеялся бы от такого предположения. С другой стороны – тут я должен высказать критическое замечание, которое с чье-то точки зрения, пожалуй, покажется похвалой – Л.Юзефович не может претендовать и на то историообразное фантазирование, которое выходит из-под пера Э. Радзинского. У Л.Юзефовича под видом исторического экскурса скрывается все тот же гешефт – стремление продать текст любым путем. Да он и сам об этом пишет.
В самом начале повествования нам сообщается, что Самый Главный Герой произведения Шубин получил от книгоиздательства заказ на нечто историческое, про самозванцев на Руси. Ему обещали денег. Потом редакторов тех уволили. Затем и само издательство исчезло. И тогда-то Шубин (то бишь сам Юзефович) решил продать уже написанную рукопись про самозванца Тимофея Анкудинова… тебе, читатель! То есть весь этот невостребованный текст тут же дальше и следует…
Гешефт, короче говоря.
Невольно вспоминается сценка из книги Лиона Фейхтвангера «Успех». Там артист-мим постоянно показывает разные пантомимы. Каждая заканчивается однообразной фразой: «А сколько ж вам за это заплатят, соседушка?». В очередной сценке мим поочередно изображает быка и тореадора. А кончается она, как и заведено, умерщвлением быка. И вот, испускающий дух зверь вопрошает тореадора: «А сколько ж вам за это заплатят, соседушка?».
Л. Юзефовичу издатель, наверно, заплатит приличную сумму.
Торговля есть торговля. Хотя нет, есть тут и идея. Даже чем-то похожая на главную тему. Попробую ее вам показать.
Главная тема № 0
Нет, это не ошибка, именно «0». Сначала я хотел написать: «тема № 2», но тут же сообразил, что не может быть вторым номером «еврейский вопрос»! А так как № 1 уже был использован выше, то… что у нас идет перед единицей? Правильно – 0.
Итак, «еврейский вопрос» в тексте Л.Юзефовича вполне может претендовать на Главную тему. И тому я приведу доказательства.
Уже во втором параграфе читателя насильно в нее втягивают:
«Еврейский вопрос меня вообще не интересует...»
Причем, фраза эта произносится без какой-то сюжетной потребности. Просто так, на пустом месте: персонажи обсуждают поездку в г. Свердловск, который в сюжете больше не упоминается. Что тут должен был подумать читатель: «Значит, этот вопрос для автора архи важен».
И подобные сигналы, смысловые метки с намеком на «главный вопрос современности» рассыпаны в обилии по всему тексту. Тут-то я и почувствовал, что, характерное отличие между литературными произведениями, написанными русскими и… русскоговорящими евреями все-таки есть. В текстах последних регулярно наталкиваешься на разной тяжести «холокост».
Вводить читателя в любимую тему автор начинает с первых глав. Вот по забору промзоны, по которой герои направляются на деловую встречу, вдруг проходит граффити:
«…Антропоморфная пятиконечная звезда в островерхом шлеме русского витязя, с прямым варяжским мечом в руке, наступала на вооруженный кривой хазарской саблей могендовид в шапке, как у хана Мамая».
Как-то сразу, без каких бы то ни было подсказок, понимаешь, на чьей стороне в этом графическом бою выступает автор…
Впрочем, я чуть выше соврал: не со второго параграфа начинаются подобные «хазарские намеки», а уже с первого. Приведу в доказательство диалог Самого Главного Героя (виртуального двойника самого автора) со своей женой:
«– Чего ты хочешь? – вступился за него Шубин. – Бедная страна, люди выживают как могут. А он, между прочим, чингизид.
– То есть?
– Из князей. В нем есть кровь Чингисхана.
– Еще прирежет по дороге, – сказала жена, залезая в постель».
Характерная логика: если княжеских кровей, значит потенциальный «фашист» и убийца. При этом убийцы из числа соплеменников персонажей (и самого автора) не только не интересуют, но и обсуждать эту тему значит быть безмозглым маргиналом, отставать от времени. Выражена эта мысль также с характерным юморком:
«Курс доллара сделался важнее вопроса о том, сколько евреев служило в ЧК и ГПУ и как правильно их считать, чтобы получилось поменьше или побольше».
При этом, заметьте, реплики – как бы не были они размыты, нечетки – всегда в высшей мере определенно указывают на своих и чужих. Князья, дворяне, белая кость и голубая кровь – потенциальные «фашисты», убийцы и прочая. Свои же соплеменники мерзавцами не могут быть по определению, посему разговор неотвратимо уводит от темы. Прямо как кассирша в советской торговле: при счете денег часто ошибается, но неизменно в свою пользу.
У Александра Галича также была эта тема. Бард также мыслил себя строго с определенной стороны, условно говоря, баррикады. Напомню эти строки барда:
Но как-то с трибуны большой человек
Воскликнул с волненьем и жаром:
"Однажды задумал предатель-Олег
Отмстить нашим братьям-хазарам..."
И далее в таком же духе:
"Каким-то хазарам, какой-то Олег,
За что-то отмстил почему-то".
На первый взгляд может показаться, что у автора (в данном случае А. Галича), так сказать, гражданская позиция четко не определена. Однако ж ясно, что он тут не на стороне Олега Вещего.
И у Л. Юзефовича мы находим свидетельства его приверженности в той забытой войне Киева против Итиля и Семендера. Свои симпатии он не скрывает, а демонстрирует. Самый Главный Герой, прототипом которого – по всему видно – является сам Л. Юзефович, суть воплощение Хазарского каганата в одном теле:
«Прадед Шубина по отцовской линии носил имя Давид и фамилию Шуб, Шубиным стал дед-эпидемиолог, один из героев успешно защищенной внуком диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. После революции он полтора года проработал на западе Халхи, в районе Улясутая, где тогда свирепствовала чума. Оттуда дед вывез жену из семьи алтайских казаков, бежавших от советской власти в Монголию и выкошенных там чумной бациллой. От этой бабки Шубину достались глаза и скулы с намеком на азиатчину. Так считала мать, хотя ее собственные предки, уральские крестьяне и горнозаводские рабочие, тоже были не без примеси татарской и угро-финской крови. Если собрать вместе всех шубинских пращуров, получился бы полный каганат».
Объясняю непонятливым: Россия – это вовсе не разросшаяся до Тихого океана Русь, а воссозданный Хазарский каганат. Так теперь следует понимать всю отечественную историю. Впрочем, «полный каганат» является все же не реальной действительностью, а мечтою многих авторов, вроде вымышленного писателя Шубина (Шуба) и его реального прообраза Л. Юзефовича.
Удивительна эта пронесенная сквозь тысячелетие приверженность, приобретающая порой маниакальные очертания!
Представьте себе: распыленные по тысячам местечек Малороссии и Белоруссии хазарские отпрыски веками держали шинки, пускали деньги в рост, торговали, но вместе с тем продолжали мечтать о том времени, когда на просторах Евразии воссоздадут они свой новый Хазарский каганат. Казалось, что в 1917 году мечта почти что свершилась. Первое десятилетие советской власти потомки каганов мнили, что «СССР» – это и есть один из синонимов слова «Хазария».
Но потом случилось нечто непонятное: руками одних хазарских отпрысков большая часть остальных была превращена в лагерную пыль. Казалось бы, еще в войне 1941-1945 годов дети хазарские участвовали как защитники своих кровных интересов, своего государства. Но сразу же после окончания войны часть этих «защитников» отвергла СССР как чужое государство и пошла на соединение с сионистами Запада, на создание отдельного государства (в Крыму ли, на Мадагаскаре, в Кении, в Палестине ли). Но продолжали мечтать-то по-прежнему не об Израиле на Ближнем Востоке, а о восстановлении на месте ненавистного СССР новой Хазарии, пусть и под другим названием, пусть будет хоть ЭрЭфия…
И вот сейчас я, читая подобные тексты «с вкраплениями откровений» не перестаю удивляться. Ведь умные ж люди! Образованные, эрудированные, логически мыслящие… книжки вона пишут (и гонорары за них получают). А как про Хазарию подумают, так будто бы мозги им напрочь отшибло. Куда девается их логичность и эрудированность?!
Однако, я несколько отошел от собственно текста. Ну, ничего. Как говорил критик, «я весь в отступлениях».
Сюжетные изгибы
Независимо от того, задумана ли была автором именно эта «главная тема произведения» или ее не предусматривалось им вовсе, я вынужден обратиться к извилинам сюжета. Может быть, из его анализа родится намек на соображение о том, ради чего все это было понаписано.
Фундаментом сюжета текста Л. Юзефовича служит беспроигрышный детектив (правда, странный).
Вот ведь и Федор Михайлович использовал такую основу при создании своих бессмертных произведений. «Преступление и наказание» просто-таки состоит из следственного дела об убийстве старухи-проценщицы.
Те же «Браться Карамазовы»…
Один мой добрый знакомый рассказал, как в юные годы читал эту книгу Достоевского. Он сидел на скамейке вагона метро, когда на очередной остановке вошли люди, и на свободное место рядом с ним бухнулась подвыпившая женщина с внешностью бомжа. Она заглянула через плечо в открытую книгу и, немного помедлив, сообщила о своем открытии всему вагону: «А-а-а… помню: убили мужика, а кто – не известно…»
Моему знакомому подобная интерпретация сюжета «Братьев Карамазовых» показалась неожиданной. Но ведь правда, так и есть: стандартный детектив. Иное дело, что Достоевский на этот сюжет нанизал величайшие идеи. О том, что на свой нанизал Л. Юзефович, я отчасти уже показал. Но сейчас не об этом речь, а о качестве собственно сюжетной основы.
Как я заметил выше вскользь, детектив этот странен. Обычно как бывает? Как бомжиха сформулировала: убили мужика, а кто – не известно. И после убийства начинается расследование. У Л. Юзефовича получается все наоборот. Когда кого-то из персонажей после долгих преследований все-таки убивают, то у автора (а с подачи автора и у читателя) сразу же интерес к убитому понижается до абсолютного нуля по Кельвину.
Сначала вместо Жохова Ильдар убивает его будто бы брата (самозваного). И автор заставляет читателя испытывать от этой вести облегчение (не главного героя же убили. Ошиблись. Хорошо!!!). «Брата» благополучно похоронили. И больше о трупе ни гу-гу. Странный детектив…
Во второй раз Жохова вроде как убивают в октябре 1993 года возле Белого дома (причем, бить его начинают защитники Белого дома). Но через полтора десятилетия он живехонький обнаруживается в Монголии. Причем, возле белого дома он отделывается всего-то «фонарем» под глазом. Опять читатель с облегчением вздыхает (об остальных, реально убитых в тот день, Л. Юзефович, как и следовало ожидать, не вспоминает).
В третий раз, когда шальные монгольские хулиганы по неосторожности все-таки убивают Жохова, то ли спутав его с местным аналогом Жохова, то ли не зная, что именно он сидит в машине, то, похоже, небывалый катарсис испытывает не только читатель, но и сам автор. Он рад, что закруглил-таки сюжетную линию, которая все никак не хотела предыдущие два раза закругляться.
Сразу и не поймешь, откуда этот катарсис взялся. Я пытался реконструировать размышления автора. Вот что у меня вышло. В первые два убийства (одно из которых оказалось мнимым) автор посмотрел на компьютере, сколько знаков с пробелами у него уже вышло, и обнаруживал, что еще не дотянул до числа, значащегося в договоре с издательством. А в третий же раз, увидев, что как раз «очко», Л. Юзефович резко закруглил фабулу. Чувствуется, что он торопился. Как-то топорно получилось: машина, стоявшая на открытой стоянке, отравила Жохова выхлопными газами, потому что, видите ли, выхлопное отверстие каким-то хитрым образом снегом занесло, и весь выхлоп шел под машину. А там, (как в масть!) в днище была дырка. Странно, что автор не догадался о трубочках, которые бы вели от выхлопной трубы прямо Жохову в ноздри…
Короче говоря, построение сюжета живо напомнило античных драматургов. Иногда они так спутывали сюжетные линии, что самостоятельно уже не могли выгрести к финалу. И тогда на помощь приходил deux ex machina (бог из машины). При помощи специального устройства (машины) на сцену спускался актер, изображающий из себя местного бога. И двумя энергичными тычками распутывал все хитросплетения сюжета. Разбираясь в сюжетных линиях текста Л. Юзефовича, я пришел к выводу, что античные авторы использовали не самый худший способ подвести произведение к финалу…
Ожидаемого читателем следствия, которое должно было бы логически вытекать из преследования, занявшего больше половины книги, никто затевать не собирался (если не считать упоминания мимоходом того факта, что в Монголии тоже есть следователи). А все убийства, совершенные в границах нашей страны, они имели оттенок общего фона.
Каков же итог мытарств Самого Главного Героя – Шубина? Сразу после убийства Жохова, когда перепутанный с последним и оттого оставшийся живым местный монгол от удовольствия запел за рулем, Шубин вдруг ни с того, ни сего понял, за что и как он любит свою жену…
Не знаю уж, что по этому поводу и думать…
Правда, действие происходит на развалинах чингисхановой столицы Каракорума. Может быть этим обстоятельством автор хотел намекнуть на, так сказать, перспективу развития Москвы, в которой разворачивается основное действие. Москва вот уже более двух десятилетий ряду публицистов и «писателей» мнится развалинами Карфагена. Тоже своеобразная мечта – о полном и окончательном закате империи.
«Гражданская позиция» автора
Личность автора составляет необъемлемую часть его, так сказать, произведения. Она и проявляется через текст. Как бы автор не маскировался, все равно, взявшись за нечто прозаическое или стихотворное, он вынужденно разоблачает себя перед читателем. Не составляет исключения и этот текст.
По всему тексту, но особенно в одном самом характерном месте, Л. Юзефович показывает свою и одного своего героя «гражданскую позицию», не менее странную и своеобразную, чем «образ женщины» или сам сюжет. Один из персонажей (Жохов), как я уже сообщал, случайно оказывается возле Белого дома во время событий осени 1993 года и вдруг там сталкивается с необходимостью вслух определиться со своей национальной принадлежностью: еврей он или русский.
Казалось бы, в чем тут проблема? Если ты русский, так и скажи. Если еврей…
Но по рассуждению автора (а тут не персонаж действует, а именно сам Юзефович, так сказать, голос за кадром) получается иначе: свою национальность, оказывается, человек может и менять – по обстановке. Если выгодно сию минуту считаться евреем, то лучше назваться евреем. Да сами прочитайте это фрагмент:
«…Жохов оцепенело ждал развязки. Бежать было некуда, со всех сторон окружали люди. В тишине один из парней с дубинками высказал общую мысль:
– Коля, он провокатор.
От головы к голове покатилось эхом:
– Провокация!.. Провокация!
Ясноглазый оторвал от Клинтона тяжелеющий взгляд.
– Ты кто? – спросил он негромко, но с копящейся в голосе сталью.
– Человек, – сказал Жохов.
– Еврей?
Как ни странно, отвечать следовало утвердительно. Каждая нация идет своим путем, еврей с портретом американского президента – это понятно, евреям есть за что любить Америку. Наверняка стали бы не бить, а полемизировать. Возможность вступить в дискуссию не с каким-нибудь подневольным солдатиком, а с открытым врагом выпадала им нечасто, но Жохов не успел об этом подумать.
– Да вы что, ребята? – возмутился он. – Русский я! Чистокровный. Могу паспорт показать.
Тут-то ему и врезали».
(#45)
Ну, просто извращение мозгов какое-то. А ведь несколькими параграфами выше тот же Жохов как бы сам себе признается:
«Действительно, это (то есть еврейское – Авт.) в нем было – потребность постоянно куда-то бежать, рваться то в Москву, то в Монголию, падать и подниматься, бросать жен, менять кожу, влюбляться в чужое как в свое, а свое кровное, засушив его для сохранности, беречь про запас, чтобы было чем согреться, когда последним холодом начнет дышать в лицо».
(# 37)
Представляете? Влюбляться в чужое! В данном случае – в русское (и в монгольское?). Но не для того, чтобы искренне стать русским, а лишь из тактических соображений. Согреваться-то он все равно намеревается засушенным для сохранности своим кровным… еврейским. Психологи называют такое состояние нарушением этнической самоидентификации. Автор порой сам не может себя понять и как бы спрашивает, обращаясь к себе же: «Кто я – русский или еврей?»
Из этой психологической раздвоенности и рождается авторская интерпретация Гомеровской идеи «журавлей и карликов». Вот один из вариантов такой интерпретации, высказанной будто бы Тимофеем Анкудиновым в XVII веке:
«Дальше шло совсем уж невразумительное: «Коли царь московский всядет на конь и пойдет на вас всей силой, со всем своим войском, пешим и конным, то если вы – карлики, я среди вас – журавль, дающий вам силу против моих собратий, а если природа ваша журавлиная, то я – карлик, и без меня все вы падете, яко назем на пашню и снопы позади жнеца».
Это темное пророчество оставлено было без внимания».
(# 34)
Л. Юзефович сообщает читателю, что мысль эта невразумительна, что она была оставлена без внимания. Однако ж сколь она сходна с тем, что произошло с Жоховым возле Белого дома! «Если вы – карлики, я среди вас – журавль», «…а если природа ваша журавлиная, то я – карлик». Эта формула описывает существо международного авантюриста XVII века Т. Анкудинова, его последователя в наше время Жохова… и, можно предположить, «писателя» Л. Юзефовича.
Суть человека остается одна и та же, а миру он демонстрирует себя как журавля или как карлика – в зависимости от того… что в текущий момент выгоднее. Что дает большие продажи. Похоже, что продажи все-таки тут важнее темы, даже «самой главной темы современности».
* * *
С началом «перестройки и гласности» многочисленные магазины, причем, не только в провинции, но даже в изобильной торговыми точками столице, вдруг стали превращаться в универмаги. Галантерея, торговавшая пуговицами и резинками, «Спорт», понятно чем торговавший, хозяйственный – все стали продавать все на свете. Если площади позволяли, происходило превращение в торговые ряды, в пассаж, не позволяли – просто в универмаг.
К чему это я? А к тому, что и с прозой в ходе перестройки и гласности я заменил нечто схожее: сборники рассказов, повести и романы, произведения всех жанров постепенно превратились в литературные торговые ряды. В текстах наиновейшего времени есть все – от мелодрамы до детектива, от философических обобщений до примитивного детского лепета, от фрагментов мистических учений (и даже что-то из талмуда!) до порнографических рассказов. Нечто, напоминающее рецепт пиццы: сгребите в одну кучу все, что у вас есть в холодильнике, перемешайте, и у вас в итоге получится пицца. Вот такая литературная пицца предстала взору читателя под заглавием «Журавли и карлики». «Купи – продам!» – будто бы взывает к нам автор.
март 2010
