Современному состоянию России необходима организующая метафора как главное культурное оправдание ее бытия в прошлом, настоящем и будущем. Пассивное отношение к культурному наследию при этом может создавать препятствие экономическому прогрессу и эффективности. Инструментальным, а не тупиковым является активный взгляд на культуру. Культура существует, поскольку она работает. Предоставленная самой себе, она становится нефункциональной.
"Где быть российской Силиконовой долине?", — без обидняков задает вопрос Владимир Каганский, полагая, что вся мощь советского градостроительства тут только вредна. Что ее и близко нельзя подпускать к грядущим "городам прорыва" (креативбургам). Отказываясь давать прогноз о точном месте расположения будущего города-интернет-сада, он отмечает провиденциальный характер того, что успехи работы Арзамаса-16 (Сарова) в советский период были подготовлены предшествующей духовной работой творца сада духовного Серафима Саровского.
Каковы самые общие ориентиры возникновения такой умозрительной "долины"? Еще в Библии были сделаны указания методологического свойства о возможности исхода из тупикового горизонтального и маргинального в условиях России противостояния Востока и Запада в глубинную вертикаль северо-южного направления: "…Я спасу народ Мой из страны востока и из страны захождения солнца; И приведу их, и будут они жить в Иерусалиме, и будут Моим народом, и Я буду их Богом, в истине и правде" (Зах., 8:7-8). Тут можно вспомнить, что еще в древнеславянском миграционном потоке преобладало две "струи": "северная", в том числе и "поморская", сформировавшаяся у побережья Балтийского моря, и "южная" из района Карпат. В этой цивилизационной струе находился и знаменитый путь "из варяг в греки". Возникшее позднее противопоставление Запад–Восток — более позднего происхождения. Оно имело не столько культурное, сколько религиозное и политическое происхождение.
Самым созидательным вектором стал путь на Север. Здесь была, в частности, создана уникальная поморская культура. Она возникла в результате колонизации пришлым русским населением северных территорий. Но это был особый тип колонизации, важнейшей стороной которой была "монастырская колонизация" преимущественно безжизненных и малонаселенных просторов. В целом процесс освоения Севера порождался не "материальными" (в широком смысле слова) интересами или нуждами людей, а преимущественно духовными. На север двигался человеческий поток, руководствовавшийся православной идей поиска Града Небесного, Царства Божия на Земле. Все остальное имело тут второстепенное значение. Так был осуществлен до сих пор в полной мере не осмысленный религиозно-хозяйственный подвиг. В результате этого подвига русское население, пришедшее на Север с более южных территорий, не только создало новую систему жизнеобеспечения, более адекватную, чем их традиционная, новой среде жизнеобеспечения, но и построило свою сакральную среду.
Что производило наиболее сильное впечатление на паломников, прибывавших на Соловках? Прежде всего — прекрасно отлаженное хозяйство северных монастырей, ставших зримыми плодами такого труда во славу Божию со скотными дворами и птичниками, рыболовными тонями и солеварнями, различными мастерскими и оранжереями. Сложившаяся в Выгорецкой общежительской пустыни концепция "труда благого Бога ради" получила распространение не только в старообрядческой среде, будучи усилена особенностями северного менталитета, артельным сознанием местного населения, взглядами иосифлян и историческими примерами русской "строительной святости". "Труженичество во Христе" на Русском Севере стало пониматься как творческое собирание души, духовное трезвение, христианизация жизни, быта и самого мирского человека, "ветхого Адама". На бытовом уровне это проявилось в сакрализации хозяйственной деятельности, превращавшей обыденный крестьянский труд в страду, в трудовой подвиг. В распространении "обетного труднического послушания" и иных форм мирского подвижничества — в служения миру, приверженности проверенным, освещенным вековым авторитетом предков орудиям, приемам и формам хозяйственной деятельности северный крестьянин сближался с монахом-иноком. И сакральная составляющая играла огромную роль в организации пространства каждого отдельного селения. Так, на дальних подступах к селению, оберегая его границы, устанавливались охранительные знаки — кресты, часовни. Кульминация сакрального потенциала отмечалась храмовым комплексом.
В отличие от "узкого назначения" крестов как таковых, содержательная нагрузка поморских крестов более многообразна. Из основных функций поморских крестов можно выделить:
1) "Навигационную" (поморские кресты предназначались для образного картографирования в сознании морехода, своеобразной знаково-аналоговой карты в сознании помора);
2) "Сигнальную" (кресты указывали место прохода судна или возможное место стоянки, или сигнализировали о наличии судоходной опасности; эта функция наглядно проявилась в той особенности, что на побережье и островах часто устанавливались не одиночные кресты, а группы крестов, ориентированных в пространстве и установленных по строго определенной системе;
3) "Религиозную", или "обетную" (наиболее часто "обетные" кресты ставили промышлявшие в море рыбаки, которые, вернувшись на сушу живыми, ставили обетный крест или на берегу моря, в непосредственной близости от места спасения, или у себя в селении, возле дома; этот обычай нашел отражение в мезенской поговорке: "Кто на море не бывал, тот Бога не маливал";
5) "Ландшафтно-психологическую", или "знаково-уравновешивающую", проявляющуюся через определение ландшафта как "географического индивидуума";
6) "Рефлексивную", показывающую самобытность поморов, чувство их собственного достоинства и глубину самопознания, понимание независимости и индивидуальности человека и одновременно детерминированность его бытия силами природы и "божьей волей". Крест оказывается аналоговым сигналом человеку, что и на краю земли он не одинок, а окружающая его среда, хотя и движима "шевелениями хаоса", может спасти, дать пищу и кров. Русский Север в целом — ландшафтный русский крест во всех перечисленных выше значениях.
Огромные необжитые пространства обостряют потребность в признаках обжитого, заселенного пространства, внушающего надежду на помощь и защиту при необходимости. Осознание достоинств созданной искусственно среды — важная составляющая в ценностной системе северян. Дополнительный оттенок вносит осознание своей причастности к процессу коллективного формирования среды своего обитания. Регулирование эстетических параметров достигается за счет искусного использования приемов контраста или подобия форм — природных и рукотворных: селения могут вытянутся в струну вдоль берега реки или образовать живописную композицию на берегах системы озер. Композиционная доминанта селения — его культовый комплекс — в сложном силуэте глав повторяет изгибы кромки леса или горизонта. Окружающие нижний объем церкви галереи придадут силуэту всей постройки черты образа птицы, готовой взлететь. Выбежавшая в поле часовенка вызовет улыбку, а спрятавшаяся под кронами деревьев заставит собраться, сосредоточиться мысленно.
Кодирование (или перекодировка) монастырского ландшафта, подчиненного определенной программе, осуществляется по модели проективной деятельности. В качестве инструментов использовались образы, связанные с доступной своему времени системой представлений об окружающем пространстве, середе обитания. Сакральность этой среды охватывала все уровни бытия. Для Поморья характерно признание высочайшего сакрального статуса вод Белого моря и причастность их таинству крещения. Святое Белое море не только смывает невольный грех неестественной смерти и перерождает утопленника в жизнь вечную. Одна из устойчивых формул поморской культуры отражающих наличие признаков сакральности в среде обитания инока — ношение воды. Так, в житии преподобного Иова (Иисуса Анзерского) дважды повторяется сюжет: "Сам престарелый строитель, в пример другим, нередко рубил дрова, носил на гору воду для поварни. …когда некому было носить воду с озера, из-под годы в поварню — старец начал сам носить воду". В подтверждение святости его образа жизни указывается, что он наряду с умерщвлением своего тела постом, бдением и коленопреклонениями "имел на себе железные вериги, рубил дрова, носил воду".
К сожалению, все известные автору этих слов культурологические исследования поморской культуры основаны на постулате о ее маргинальности. В свете всего сказанного о религиозно-хозяйственном и культурном подвиге носителей этой культуры напрашивается вывод, что именно эта культура была воплощением русского Другого, возможности альтернативного развития России (наряду с южной Новороссийской фермерской альтернативой), но отнюдь не маргинальности. Тут скорее следует делать акцент о вожделенной сейчас зоне элитогенеза, а не о "маргинальной зоне". Именно в формировавшихся здесь ценностях, а не в пресловутой протестантской этике, следует искать идейную базу для нынешнего возрождения страны путем "экономического креста", формирования нашей новой мыслительной парадигмы. Для этого надо "распаковать" культуру жертвенности и ответственности, культуру "осознания цены", о необходимости которой пишет шведский ученый Мэтс Элвессон в своей книге "Организационная культура".
Россия, можно сказать, "выстрадала" элитологию. Уж слишком натерпелись здесь все от правления "некрещеной", неквалифицированной, авторитарной (а то и тоталитарной), в массе своей коррумпированной политической элиты. Следствием этого стала острейшая потребность в научной дисциплине, которая формулировала бы оптимальные подходы к повышению качества нашей элиты, принципам ее рекрутирования, демократического контроля над ней, т.н. элитного образования.
Школа современной российской элитологии может опереться как на реально существовавшую в прошлом одухотворяющую структуру религиозно-хозяйственного подвига, так и на мощные традиции русской и мировой философии, политологии, правоведения, социологии. Основания онтологической элитологии — выявление действительной неоднородности, дифференциации, иерархичности бытия. Эти проблемы были в центре внимания античной (Пифагор, Гераклит, Сократ, Платон) и средневековой философии (Августин Аврелий, Фома Аквинский). Обсуждались они и в философии Нового времени. Крупнейшие элитологи ХХ века — Н.А.Бердяев и Х.Ортега-и-Гассет. Процесс дифференциации и иерархизации бытия проясняет современное изучение развития сложных систем.
Нельзя пройти и мимо опыта элитарной гносеологии — эзотерической теории познания для "избранных", посвященных, с упором на оккультное знание, на интуицию и "озарение". Элитарные эзотерические знания разрабатывались более трех тысячелетий — от брахманов, первых философских школ древней Индии, древнего Китая (включая даосов), "тайноведения" досократиков, иерархической "теории совершенства" Пифагора, платоновской концепции элитарного сознания (состояния умов, которые наиболее приблизились к миру идей), "эйдетического зрения". На пороге Нового времени элитарная эзотерическая гносеология развивалась теософией — мистическим богопознанием, раскрывающимся "избранным". Этой мистической, ориентированной на оккультизм эзотерической (и вместе с тем элитарной) гносеологии противостояла классическая теория познания, оплодотворенная гением И. Канта, которую в этом плане можно назвать элитной в смысле ее глубины, критического характера и открытости для критики.
Элитологическая философская антропология и элитологический персонализм — традиция, идущая от Конфуция, Пифагора, Платона к Н.А. Бердяеву и Э. Мунье, обращающаяся к комплексному изучению проблем человека, уделяющая особое внимание самосовершенствованию личности, восходящей по ступеням совершенства до уровня элитной личности. Элитизация личности стоит в центре ряда направлений религиозной философии, начиная с буддизма (проблема "просветленной" личности). Философская антропология ищет ответ на вопрос о том, что есть человек, в чем его сущность, целостность. Модус человеческого существования есть возможность; человек — это проект (М.Хайдеггер), человек есть то, что он из себя делает (А.Камю). Отсюда — его путь к самосовершенствованию, возможность выйти за свои пределы, возвыситься над ними (элитизация личности). Из близких посылок исходит персонализм Н.Бердяева, который называют "эсхатологическим", но его можно по праву назвать и элитологическим персонализмом: личность — подобие Бога, она приобретает черты богоподобия в процессе творчества, тем самым реализуя свое призвание; важнейшая характеристика человека — в том, что он не удовлетворен собой, стремится к преодолению своей ограниченности, к сверхчеловечности, к идеалу. Персонализм стремится создать педагогику, целью которой является развитие личностных начал в человеке, самовозвышение личности, ее элитизацию — то есть элитопедагогику.
На повестке дня элитологическая программа-минимум — создание элитологического тезауруса. Ведь, как всякая становящаяся наука, элитология нуждается в осмыслении и уточнении своего понятийного аппарата, разработке общей теории и методологии, перевода теоретических понятий на операциональный уровень, разворота эмпирических исследований элит, сравнительных элитологических исследований.
Взять хотя бы различение таких смешивающихся понятий, как элитология, элитизм, элитаризм. Не различение этих терминов — результат того, что элитология появилась как элитаризм, так как ее теоретики были выразителями интересов тех слоев населения, из которых и рекрутировались члены элиты, и которые выступали идеологами, то есть апологетами этих слоев.
Элитаризм — это концепция необходимости разделения общества на элиту и массу. Согласно этой концепции отсутствие такого разделения — признак неразвитости общества. Элита в таком понимании закрыта, ее члены не приемлют или презирают чужаков. Элитаризм — аристократическое и глубоко консервативное мировоззрение.
Элитизм — явление, близкое к элитаризму, но не тождественное ему. Принимая в качестве исходного постулата ту же дихотомию "элита — масса", сторонники элитизма более либеральны, склонны признавать свои права массы на место под солнцем. В их понимании элита должна быть открытой для самых способных выходцев из социальных низов. Здесь признается законным и даже желательным высокий уровень социальной мобильности.
Элитология — широкое понятие, объединяющее всех исследователей элиты, независимо от их методологических установок и ценностных предпочтений, включая и сторонников эгалитарной взглядов, для которых существование элиты — вызов равенству как фундаментальной социальной ценности. Впрочем, для современной российской политологии и социологии характерен скорее радикальный поворот от эгалитаритской, антиэлитистской парадигмы, доминировавшей в советский период, к парадигме элитистской. Сейчас в России складывается особая политическая ситуация. Рост влияния элитистской парадигмы не является результатом естественной эволюции научных взглядов, это скорее следствие политических причин, это реакция на цензурные, идеологические гонения на элитизм в советские годы. Известно, что пружина, которая сжимается внешними силами, стремится распрямиться, стремится к колебательному движению в противоположную сторону.
Элитология в целом направлена на поиск нормативного подхода к элите, который, пожалуй, наиболее соответствует этимологии термина "элита", требующего, чтобы к элите относились наиболее творческие, выдающиеся по своим моральным и интеллектуальным качествам люди. Подлинная элита — это не просто те, кто волей рождения или случая оказался "наверху", но те, кто достиг успеха в силу личных заслуг, ума, образованности, интеллектуального и морального превосходства, эрудиции, творческого потенциала. Элитологическая программа-максимум для России — создание института элитогенеза.
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта "Русская культура как система текстов", № проекта 05-03-03470а.
