Современный российский либерализм возник из восторженного восприятия запретного буржуазного плода той генерацией комсомольских работников, что начала активную партийную карьеру в годы "застоя". Он совершенно не связан с традиционным, социально ориентированным и патриотичным российским либерализмом столетней давности, сгинувшим в эмиграции и северных лагерях. Нынешний "либерализм" (его представителей кто-то очень удачно назвал "либерастами") выглядит как гремучая смесь англосаксонского неоконсерватизма в духе Рейгана и Тэтчер (не реальных, а в их изображении тогдашней коммунистической пропагандой) с доктринёрским восприятием всякого рода "деклараций прав" и лишённых конкретного содержания идеологем, вроде "открытого общества". То есть доморощенный перевод с французского на нижегородский или, вернее, с языка Брайтон-бич на язык Старой площади — причём перевод безграмотный и с купюрами. Это в теоретическом аспекте. А практическим базисом нового российского либерализма стало воспевание "капиталистической" халявы, просыпавшейся, словно манна небесная, на тех, кто, в силу своего служебного положения, имел возможность поучаствовать в растаскивании социалистического государства по индивидуальным приватизационным ячейкам.
Эволюция "либерализма" невольно припоминается при взгляде на ситуацию в авангардном стане либералов — "Союзе правых сил" — организации, претендующей, словно её многомиллионный кадровый прародитель (гора, родившая не одну мышь, а несколько), на "руководящую и направляющую" роль в движении российского общества по пути прогресса. В начале 1990-х годов "либерасты" наследовали власть и идейное влияние КПСС. В отличие от 1917 года, смена государственной парадигмы произошла путём "революции сверху" при минимальном участии "низов", и в мирной внешнеполитической обстановке. Указанные обстоятельства во-многом предопределили более длительный либеральный эксперимент и, соответственно, более разрушительный его характер, чем в начале прошлого века. Можно назвать и ещё одну, иррациональную причину этого явления — России, по-видимому, суждено до конца пройти тернистым путём либерализма, чтобы в итоге навсегда отвергнуть его, как опасный соблазн. И сложность нынешнего положения СПС отнюдь не в подборе лидеров и руководства партии ("а вы друзья, как ни садитесь…"), а в том, что сия публика абсолютно дезориентирована в политическом пространстве и пытается действовать так, как будто находится не в конкретной исторической стране, в данном случае — в России, а в виртуальном рисованном мире, живущем по понятиям Вольтера и Поппера.
В октябре 1993 года либералы могли, казалось бы, торжествовать окончательную победу. Но она оказалась для них пирровой. Октябрь-декабрь 1993 года стали точкой отсчёта легитимности того режима, с которым либералы связывали надежды на полное и окончательное осуществление либеральной утопии. "Светлое капиталистическое будущее" обернулось тёмной стороной, а режим всё круче поворачивает в сторону от либеральной идеологии. И уже давно общим моментом в настроениях российских либералов стало сетование на то, что в 1993-м всё произошло именно так, как произошло. Активное участие в легитимации ельцинского режима с самого начала стало камнем на шее либералов, влекущим их на дно политической жизни. Уже на выборах в Думу в декабре 1993 года победила партия, как бы в насмешку над либералами названная её вождём "либерально-демократической". 15 % голосов, поданных тогда за "Выбор России" ("Выброс"), стали, как теперь ясно, пиком популярности либералов в России.
К думским выборам в декабре 1995 года либералы подошли растерянные и расколотые. До выборов Ельцина на второй срок оставалось полгода, а "всенародно избранный" по всем рейтингам едва набирал считанные проценты. В этих условиях власть была вынуждена дистанцироваться от собственных идеологов. Так возник "Наш дом — Россия" — первый, неудачный предшественник "Единой России". Он потерпел поражение, набрав лишь 10 % голосов. Но он наглядно выявил единственный реальный ресурс либерализма в России — его поддержку правящей бюрократией, находящей в нём оправдание собственной безответственности. Что же касается бывшего "Выброса", то он тогда и вовсе не прошёл в Думу по спискам.
К 1999 году осколки "Выброса" соединились с выброшенными на обочину "младореформаторами". Создался СПС — курьёзное образование, наделённое множеством врождённых пороков, фатально не позволяющих этому политическому дитяте встать на ноги. Начать хотя бы с того, что либералы назвались "правыми". С тех пор, как на Западе возникли политические партии, "правыми" всегда считались силы, исповедовавшие традиционные ценности — семью, нравственность, религию, сильную армию, национальную государственность. Наши "правые", как известно, не относят всё это к числу основополагающих ценностей. И подтасовка понятий не ввела избирателя в заблуждение, что и показали выборы в две последние Думы, отразившие неуклонное падение популярности "правых".
Думается, что этот процесс не под силу будет остановить очередному "финту ушами", задуманному руководством СПС, которое, в лице г-на Белых, недавно заявило, что его идеология близка к идеологии правого крыла Республиканской партии США. Тем самым СПС делает заявку на занятие "экологической ниши" консервативной политической силы. Этот момент лучше всего показывает полную потерю пространственной ориентации нашими "правыми", которые не просто перепутали одну руку с другой, но ещё и забыли, на какой стороне Атлантического океана они находятся.
Англосаксонский неоконсерватизм, в континентальном политическом измерении, неважно — русском, французском или немецком — это крайний индивидуалистический либерализм, основанный на максимальном отрицании охранительной и регулирующей роли государства. Но данное выступление СПС интересно как показатель политического барометра. Во-первых, оно указывает на растущую в обществе тягу к поиску консервативной идентичности, что, собственно, и пытаются эксплуатировать опоздавшие либералы. Во-вторых, оно ставит актуальный вопрос: кто в нашей политической реальности может считаться консерватором? И не может ли СПС рассчитывать на успех своего нового имиджа именно потому, что пока ещё никакой другой крупный российский политический игрок не попытался открыто и убеждённо позиционировать себя как консерватора?
Консерватизм, если исходить лишь из этимологии, а не из семантики слова, означает "охранительство". В отличие от либерализма или традиционализма, это понятие лишено абсолютного смысла и является лишь ситуационным. ХХ век оставил нам в наследство несколько в той или иной степени реализовавшихся социально-политических моделей. Соответственно, мы имеем несколько вариантов ситуационного консерватизма.
Сейчас сложнее ответить на вопрос, кто в России не является консерватором? Все предлагаемые сегодня политические проекты имеют своим обоснованием образ светлого прошлого. Почти у каждого есть свой консервативный идеал. Ярко выраженными консерваторами по-прежнему остаются коммунисты. Но постсоветская Россия уже обрела некоторую историю, отсюда — появление консерватизма, черпающего идейный заряд в относительной стабильности нескольких последних лет. Выразителем такого "консерватизма" является "Единая Россия".
Лидеры СПС называют "Единую Россию" (а вовсе не "Яблоко", которое, по их мнению, слишком "социалистично"!) наиболее идейно близкой партией. Единственный момент нестыковки, по их словам, это то, что "ЕР" — "партия бюрократов". Можно подумать, будто СПС родилось вне государственного аппарата ельцинской поры! Различие здесь, на самом деле, немного в другом. "Единороссы", действительно, выражают настроения массы преуспевших аппаратчиков без особых амбиций. СПС же — партия амбициозных аппаратчиков, прошедших точку своего политического зенита, и потому всячески мечтающих туда вернуться.
Консервативный проект СПС — это консервация интенсивных процессов разложения государственности, характерных для большей части 1990-х годов. Этим "правые" отличаются от тех же "единороссов", ориентированных на более позднее и стабильное время. Если "ЕР" воспринимает ситуацию, сложившуюся в результате деятельности "правых" в бытность их у власти, как стартовую позицию нового государственного строительства, то, по мнению "правых", оптимальная исходная точка для такого строительства ещё не достигнута. Пафос идеологии "правых": необходимо вернуться в то время, которое предшествовало потере ими безраздельного господства и довершить эксперимент по погружению "этой страны" в состояние первозданного хаоса, в котором, наконец, смогут сполна проявиться могучие созидательные силы закона экономических джунглей.
СПС может сколько угодно заявлять о своём идеологическом родстве с республиканцами США, британскими консерваторами или даже о своей преемственности от дореволюционных русских октябристов. Для большинства тех, кто выжил в 90-е, СПС, несмотря на все идеологические выверты, останется символом не охранительства, а разрушения. И вряд ли этот негативный имидж можно будет подправить какими бы то ни было кадровыми перестановками в руководстве этой партии.
