В тот воскресный полдень Ева встретила меня на машине у торгового центра «Маяк» и вскоре мы уже шли по трассе в сторону Новоазовска. Ехали в большое село Старобешево, основанное когда-то греками-урумами — приазовскими греками, перенявшими у тюркских народов язык, но сохранившими православие. Таких сел немало на юге Донецкой области, в принципе очень пестрой в этническом отношении, хоть и объединенной поверх началом некоего великого и могучего языка.
Вокруг лежала слегка всхолмленная степь; машина шла быстро и степь, казалось, поднималась и опускалась, словно грудь при дыхании. Неподалеку от блокпоста мы подобрали бойца одного из батальонов территориальной обороны. Пережившие здесь войну люди считают за правило помогать даже незнакомцам. Впрочем, у моей здешней подруги и нашего попутчика нашлось много общего: вскоре Ева и служивый взахлеб вспоминали какие-то позиции, населенные пункты, где было особенно горячо, знакомых обоим товарищей, зачастую — уже неживых. А я смотрела на проплывающие мимо степные пейзажи и думала о том, что в «Илиаде» описания военных действий зачастую передаются сельскохозяйственными эпитетами. В Старобешево у меня была назначена встреча с пожилым греческим родственником школьной подруги — ее отец родом из донецких краев, уехал поступать в военное училище, потом служил, женился, на малую родину так и не вернулся, осел в Петербурге. Когда Алевтина пришла в наш класс, я удивилась странному сочетанию определенно христианского имени и чингизидской какой-то фамилии. Оказалось, это такая своеобразная этнографическая особенность тех самых греков-урумов, греко-татар, как их еще называют здесь.
Высадив бойца на повороте, мы въехали в село и остановились у кафе, куда обещал подъехать Анастас Федотович. Вскоре я высмотрела старенький «Москвич», из которого вышел дяденька пенсионного возраста. Подошла, представилась. Дяденька заулыбался и замахал рукой — сначала розетку надо купить. Мы прошли в ангар, где продавались смесители, автодетали, жидкость-незамерзайка, и только там выяснилось, что я ошиблась. «Урусхановы наискосок от меня живут, а я Шадибеков. И не Анастас, а Федор, Федор Аристархович.»
Ситуация все больше начинала напоминать фантастический фильм, где причудливо смешались самые разные культуры планеты Земля. Федор Аристархович, тем не менее, был вполне реален. Покивав мне и улыбнувшись, он заторопился к своему «Москвичу», так и не купив розетку. А на стоянку тем временем подъехала другая машина — ухоженная иномарка, из которой вышел мужчина покрупнее и помоложе, темноглазый брюнет в усах, действительно будто сошедший со страниц какого-нибудь греческого путеводителя — такими портретами обычно иллюстрируют заметки про эллинское гостеприимство. Оно не заставило себя ждать — Анастас Федотович сразу спросил, не проголодались ли мы, и, не дожидаясь ответа, потащил меня и Еву в кафе.
Кафе — одно из двух в поселке — было бы правильнее назвать чебуречной, по основному специалитету. Анастас Федотович заказал огромное блюдо греческих чебуреков, чай, кофе, бокал вина для меня и непременный томатный сок. Греческие чебуреки немыслимы без томатного сока, соленого и перченого. В кафе по середине воскресного дня народу было немного — кроме нас, за столиками сидела молодая пара и большая семейная компания, представленная несколькими поколениями, от стариков до младенцев. Я показала дяде фотографию Алевтины с младшей дочерью, Анастас Федотович поводил пальцем по экрану смартфона, будто поглаживая их лица.
- Ну, что вы хотите знать? - без обиняков спросил он. - Как мы тут живем? Мы живем неплохо. Не бедствуем. Село у нас богатое, народ трудолюбивый, люди в основном работают на земле, как и до войны. Живут у нас тут не только греки, но и армяне, и грузины, и евреи, и с Западной Украины много переселенцев, после Отечественной — все нормальные совершенно люди, безо всякого этого национализма оголтелого. Выращиваем пшеницу, ячмень, кукурузу, подсолнечник. Животноводство — крупный рогатый скот в основном. При Союзе чуть не каждый совхоз в округе был миллионер. Раньше и предприятия были, потом развалились в основном, но это еще до войны, это когда самостийными стали, непонятно только от кого. Молодежь вот поуезжала. Кто в ополчение не пошел, те поуезжали в основном. Да и до войны уезжали, признаться. В основном на севера, работать в российской нефтянке. Потом к нам, как правило, не возвращаются уже, слишком жарко им здесь, посреди степи, после Сибири. Если покупают дома, то в России на море — в Таганроге и окрестностях. Поэтому много у нас в поселке брошенных домов. Есть и разбитые: когда украинцы выходили из Иловайского котла, то шли и мимо, и через нас, постреляли здесь хорошо. Танки украинские стреляли со стороны Нового Света. Человек шесть у нас в поселке убило, только из тех кого я знаю. До этого у нас стояли, кстати, солдаты-украинцы - ВСУ, нормальные совершенно, война эта им была вот где... А потом зашел «Азов», вот это уже были отморозки: людей били, грабили дома. Ополченцы затем стояли — ребята, девчата хорошие... У нас с поселка многие тоже пошли, из молодежи. Я бы сам в ополчение пошел, да старый. Другу сказал, что хочу пойти защищать свой край, он мне — Анастас, загляни в свой паспорт, когда ты вообще родился. Осенью четырнадцатого, уже после Иловайского котла, сын вызвал меня в Подмосковье. Ну, мы поехали, повидались, пожили у них немного, а через несколько месяцев назад вернулись. Здесь дом, хозяйство. Сейчас еще и теща у меня не ходит, и матери моей девяносто четыре — куда мы поедем?.. Да и родина это, два с лишним века здесь живем. Пенсию платят — есть и наша, и украинская. Украинская немного побольше, за ней тоже ездим. А что, мы заработали.
- Пенсию задерживают вам?
- Нет, все хорошо, платят вовремя.
- Есть какие-то особенные традиции в поселке?
- У нас есть греческий самодеятельный ансамбль, на любой праздник собираемся по-соседски. Когда были обстрелы, то если кому-то в дом попало — сразу вся улица бежит туда, помогать. Народ-то в основном по подвалам сидел. Я, правда, не смог — у меня пес, овчарка огромная, и вот я как-то стал в подвал спускаться, а он подошел и смотрит на меня. Ну, как я его оставлю? И не пошел в подвал. Мое теперь мнение такое что не вернется Донбасс больше в Украину. Слишком много было жертв. И я например не хочу видеть здесь все эти факельные шествия со свастиками. У меня отец воевал в Великую Отечественную, брат его погиб, у матери моей матери три брата воевали, все погибли, один под Ленинградом. Нет, не надо нам тут этого. Если они снова начнут, наши опять подымутся. Вы ешьте чебуреки и поедемте, покажу вам поселок.
Старобешево стоит на небольшом холме, все дороги будто стекают с него вниз, в степь. В поселке две школы, несколько детсадов, парк, дом культуры, два кафе, две церкви — одна маленькая, другая, побольше - строится, несмотря на войну. У церкви — мемориал Великой Отечественной и рядом две небольшие стелы — погибшим в идущей еще войне мирным жителям Старобешевского района и ополченцам. Ряды тех самых колоритных имен с татарскими фамилиями. Тут особенно ощущается зловещая преемственность двух войн - той, далекой и героической, и нынешней, о которой вряд ли можно сложить «Илиаду» или написать цикл «Живые и мертвые», при всей их кровоточащей связи.
Знаменитость поселка — одна из первых женщин-трактористок Прасковья Никитична Ангелина. У посвященного ей музея, в котором есть также и краеведческая, и военная экспозиции — трактор Ангелиной, клумба, пышные голубые ели высажены в ряд. Рядом, в асфальте — застрявший хвост мины с датой обстрела — 24.08.2014. На выезде из поселка, у указателя — разбитое здание Общества охотников и рыболовов. С холма видно зеркало ставка, по которому скользит стая лебедей и куда рыболовы из старинного греческого поселка так и ходят ловить карпов и щук. В овраге угадывается русло неширокой здесь реки Кальмиус.
* Имена героев изменены из соображений их безопасности при визитах на территорию Украины.
