Технология террора – одна из многих технологий, а рынок террора – один из многих рынков. Есть, конечно, свои отличия, но есть и общие законы.
Например, миниатюризация – одна из распространенных тенденций в развитии техники, встречающаяся то на одном, то на другом его этапе. На смену шикарной классике американского автомобилестроения приходят меленькие юркие машинки.
На смену большим дискетам – крохотные флешки.
Или, скажем, египтяне Древнего царства строили огромные пирамиды, а в Новом царстве строить их перестали. Не стало технических возможностей? Вряд ли. Скорее поняли, что пирамида-то стоит, а вот кто построил ее и чем он был славен, потомки уже почти не помнят. Так сказать, эрозия пиар-эффекта. А уж много позже Гораций (и вслед за ним наш Державин) решил, что памятник в виде книги со своей задачей справляется лучше каменных громад.
Теракт 9/11 был своего рода пирамидой со знаком минус, величественным актом разрушения, памятником, так сказать, «древнего царства террора». Последний лондонский теракт еще раз показал, что гигантомания в этой сфере больше неактуальна, по крайней мере на какой-то период. В нынешнем году это уже второй теракт на мосту в британской столице – в марте это был Вестминстерский мост, теперь Лондонский. Схема одна: автомобиль давит людей, затем из него выходят убийцы с ножами.
Результат нынешней резни скромен: 7 погибших, почти полсотни пострадавших. Это, можно сказать, «бутиковый» теракт. Денег на него уходит немного, времени на подготовку почти не требуется: бомбу-то надо собрать, обучить исполнителей ею пользоваться, изучить взрываемый объект, выбрать время, а тут – погрузил трех головорезов в микроавтобус или легкий грузовичок – и вперед.
Эта технология, которая с теми или иными вариациями стала уже новым лицом исламского терроризма в Европе, отражает понимание и должную оценку террористическими организациями того факта, что в теракте ценен не материальный или людской ущерб, нанесенный противнику, а медийный эффект, производимый данным событием. А раз так, то зачем рушить небоскребы, взрывать самолеты, метро или торговые центры? Можно же просто «обозначить террор» - и вот уже запущена машина паники, ажиотажа, громких заявлений политиков, массового всемирного сочувствия, смены аватарок в соцсетях и т.п.
Разумеется, тактика миниатюризации работает только в Европе – спокойной, благополучной, гордящейся своей безопасностью и очень переживающей за нее. В той Европе, на которую обращены взоры сотен миллионов людей как на идеал правильного устройства жизни. В тех же странах, откуда эти взоры исходят – например, в Сирии или Афганистане – масштаб акций устрашения по-прежнему велик, правда, никто в благополучных странах на это особого внимания не обращает; пожалуй, даже те, кто использует указание на эти двойные стандарты как риторический прием.
Террор в предлагаемом варианте низводится почти до уровня уголовной хроники. С одной стороны, это дегероизация террора; в самом деле, перед тем, как пойти с ножичком резать христиан на мосту, не станешь же записывать пафосное прощальное обращение на фоне зеленого флага, как это делали бомбисты-смертники.
С другой стороны, это демократизация и банализация террора. Террористы – больше не избранные, не особые, не отдельные люди. Ниточка террора вплетается в единую ткань невротизации жизни в большом городу. Тот «сумасшедший с бритвою в руке», который преследует каждого горожанина, теперь может получить экстремистскую идейную окраску. Ты мусульманин? Живешь в Лондоне (Париже, Кельне)? У тебя проблемы? Пойди и убей, отведи душу.
У нас в стране пионером такого гибридного, идейно-бытового насилия стала Гюльчехра Бобокулова – женщина с психическими проблемами, которая, не имея никакого отношения к ИГИЛ, отрезала голову ребенку ровно таким образом, как было показано в роликах этой запрещенной в РФ организации. Что толку говорить о «спящих ячейках»? В условиях банализации террора эта ячейка, получается, спит в миллионах отдельно взятых голов.
При этом даже не стоит как-то особо выделять ислам, имеющий репутацию «религии мира». В то самое время, когда весь мир сочувствовал жертвам теракта в Лондоне, в Тверской области один русский человек убил из охотничьего ружья девятерых других русских людей, пятерых мужчин и четверых женщин.
Понятное дело: под Тверью произошла бытовуха, это часть уголовной хроники и не более того. А вот в Лондоне – это, подразумевается, нечто большее, шевеление зловещего щупальца всемирного спрута, мозг которого находится то ли в Ракке, то ли, как нам тут сообщили, вообще в Дохе.
Хотя на самом деле убийство девяти человек, попытка заставить одну из жертв выкопать себе могилу – это такой же теракт, преступление не по корыстным, а по идейным мотивам. Просто в одном случае это «большая идея», разделяемая множеством людей во всем мире, а в другом – маленькая идея маленького человека (вроде бы речь шла о том, служил ли будущий убийца в ВДВ или нет).
Родным и близким погибших все равно, руководствовался ли убийца смутно понимаемыми им целями всемирного халифата или же просто вышел из себя в процессе спора по пустякам. И выпитое спиртное тут по большому счету ни при чем: оно лишь помогло высвободить агрессию, но не породило ее. Порождает же ее то ожесточение, которое копится в обществе.
Это ожесточение телевизионной пропаганды, политических ток-шоу с их искусственной возгонкой полемики, переходящей в истерику (больше истерики – выше рейтинг), а то и в мордобой. Вечер за вечером этот жанр досуга внушает зрителю, обреченному на муку бессильного очевидца: несогласных надо уничтожать! было бы оружие – всех бы перестрелял! Но не у всех оружия нет. У некоторых оно есть. И дальше уже не важно из-за чего, важен сам принцип максимальной радикализации любого спора, открывающей дорогу насилию.
Ожесточению способствуют и соцсети, в которых неполная коммуникация собеседников порождает эффект полной безответственности; когда люди пытаются искусственно придать вес ничего не весящим словам, любое обсуждение быстро превращается в обмен проклятиями и угрозами, о чем бы ни шла речь – о том ли, чей Крым, или о том, нужно ли класть лук в салат оливье. Мысленно перенесем типичную дискуссию такого рода в ситуацию, когда у одного из собеседников есть охотничье ружье – и мы получаем трагедию под Тверью.
Таким образом, люди, умножающие информационную агрессию, какие бы идеи они ни отстаивали, ничем существенно не отличаются от преступных шейхов, отправляющих молодых мусульман на джихад. Результаты одни и те же – смерть, страдание, горе. Эти люди, вроде бы развлекая или развлекаясь, вешают на сцену ружье, которое рано или поздно выстреливает.
