Сегодня в политическом пространстве мы имеем дело с двумя объективными процессами. Первый — явное, во всяком случае, в России, снижение авторитета и реальной роли политических партий. Второй — столь же очевидное повышение роли экспертов и политтехнологов.
Это — данность. Далее начинается пространство, как ее трактовок, так и предлагаемых практических выводов. Часть трактовок и выводов сосредотачивается на проблемах первого процесса, часть на проблемах второго.
С неизбежностью появляется соблазн и третьего типа трактовок: партии в современном обществе объективно умирают, развитие общества требует повышения роли научного знания, его профессиональные политические представители призваны заменить партийное начало в управлении обществом. Все это связывается с эпохой перехода от индустриального общества к обществу постиндустриальному, в принципе построенному на превращении науки в непосредственную силу, в том числе и политическую.
И все, вроде бы, логически непротиворечиво и вполне вписывается в реальный постиндустриальный тренд. При этом данное построение дополняется тезисом о принципиальной дефектности политических партий, выражающих разные социальные интересы, в отличие от науки, выражающей общий социальный интерес.
И внезапно оказывается, что при вполне адекватной постиндустриальной риторике приведенное построение оказывается в плену старых, можно сказать — доиндустриальных, а еще точнее — традиционалистских оценок роли конфликта классовых интересов — как некой болезни, некого нарушения "правильного" хода вещей.
Есть три классические подхода к роли классовых конфликтов: 1. Классовые конфликты — это зло, это неестественное состояние общества, а те, кто их разогревает — обыкновенные злодеи, "носители социального зла"; 2. Классовые конфликты — это вечное начало, вечный двигатель развития общества (в частности — Тьерри и Гизо, которые, кстати говоря, и являлись авторами теории классовой борьбы), 3. Классовые конфликты — действительно движущая сила истории, но на определенном этапе. В известных условиях они возникают, но в определенных обстоятельствах могут быть преодолены, за счет создания передовым классом нового типа общества, в котором окажется устранена их экономическая основа (в частности, конечно, Маркс, который отмечал, что открыл не классовую борьбу, а возможность ее прекращения, создания, на ее основе, общества, в которой для нее не будет места).
Вне зависимости от отношения к собственно коммунистической доктрине, основной вопрос постиндустриального социума — остается ли в нем деление общества на классы, или общество избавляется от деления на них: в чем, в общем-то, и было основное расхождение "элитарного" (Белл) и "эгалитарного" (Тоффлер) направления концепции "Большой науки".
В этом отношении идея перехода политической власти к "производителям знания" — это не идея преодоления классовой борьбы, а идея обретения ею новых форм.
Соответственно, спор о значении политических партий и их дефектности, как носителей частных интересов — это вовсе не новация постиндустриальной эпохи, а очень старый спор, в первую очередь между старыми традиционалистами и прогрессистами. Среди прочего можно сослаться еще на письма Болингброка начала XVIII века, в которых, он, сравнивая монархическое правление с партийным, видит минус последнего именно в том, что оно отражает интересы частей общества, тогда как монархическое, по его мнению, — интересы всего общества. Причем монархическая идея у него строится не на предпосылке "божественного" происхождения королевской власти, а на простом функциональном соображении: будущий монарх с детства готовится к выполнению обязанностей управления государством, обретает необходимые для этого навыки, то есть, говоря иначе — является профессионалом.
Однако идея приоритета профессионализма была свойственна вовсе не только противникам прогрессизма. Создавая свою социалистическую доктрину, Сен-Симон, который конечно не относится к традиционалистам, над национальным парламентом он в своем обществе ставит Совет ученых и Совет промышленников, выдвигая идею властвования не субъективных симпатий и мнений людей, а научных принципов. При этом в "Письмах женевского обитателя" он делит общество на три класса: ученых, собственников и неимущих. Так что идея "ученых, как класса" оказывается, связана еще не с постиндустриальным, а уже с индустриальным обществом.
В конечном счете, идея власти профессионалов, идея о том, что "политикой надо заниматься постоянно, а не время от времени" — вполне естественная функциональная идея, имеющая абсолютно "допостиндустриальные" корни.
Ленин, как явный сторонник и классовой теории, и признания роли партийной борьбы, именно идеей профессиональной политики и аргументировал "учение о партии нового типа". Во времена, когда его работы еще изучались в системе образования (и большинство нынешнего политического класса еще проходило в вузах), данное учение подавалось максимально схематично: "партия нового типа" — это "партия профессиональных революционеров". При этом практически не акцентировалось внимание на том, в чем именно должен был заключаться подобный профессионализм, и создавалось впечатление, что "профессиональные революционеры" — это те, кто ничем иным, кроме революции и не занимается. Отчасти верно, по существу — чудовищная примитивизация.
Если внимательно вчитаться в его классическую книгу "Что делать?" где данная идея и обосновывалась, без особого труда можно понять, что собственно, имелось ввиду. Логика примерно такая: революционеры терпят поражение потому, что они занимаются политической работой как любители. Им же противостоят профессионалы: профессионально подготовленный государственный аппарат, профессиональное Третье Отделение. Победить их можно, только превзойдя их уровень профессионализма. То есть партия революционеров должна быть организацией, обладающая профессиональными навыками в не меньшей степени, нежели противостоящее им государство, чем-то же Третье Отделение. Условно говоря, партия профессиональных революционеров — это альтернативное государство, это альтернативная спецслужба, со всеми соответствующими профессиональными навыками.
Таким образом, идея власти науки и профессионализма не противостоит идее политической борьбы партий, а стыкуется с ней. Собственно говоря, партии, в основе своей, и должны быть организациями профессиональных выразителей интересов тех или иных классов. Даже если вести речь не о классовой борьбе в прямом столкновении политических сил, а о некой спорной "оптимизации" разнородных интересов, осуществить такую оптимизацию реально могут только эти самые профессиональные представители классов.
Если же пытаться сформировать иное, некий обособленный политический класс профессионалов, профессионально озабоченный оптимизацией разнородных интересов, не представляющий никакой из них, мы, в идеальном случае получим платоновское царствование философов. А поскольку "идеалы потому так и называются, что находятся в разительном несоответствии с действительностью" (Стругацкие А. и Б. "Обитаемый остров"), постольку мы на практике получим диктатуру определенной социальной группы, свой собственный частный интерес выдающей за интерес всеобщий — почти по Гегелю, с заменой бюрократии на экспертократию. А поскольку эксперты потому и называются экспертами, что разрабатывают решения, но нуждаются в "приводных ремнях" для их реализации, реальное исполнение, то есть реальная власть и окажутся опять же у бюрократии. Здесь мы будем иметь дело с классической схемой перехвата власти элиты бюрократией. Мы меняем содержание элиты с "элиты крови" и "элиты богатства" на "элиту знаний", оставаясь в плену модели зависимости элиты от бюрократии, неизбежной при отсутствии самоорганизации общества, способной контролировать деятельность последней.
Другое дело, что в отношениях "профессионалов" и "партократов" в сегодняшней России действительно есть существенные проблемы.
Так, в 1996 г. одна из причин поражения коммунистов заключалась в том, что Кремль практически доверил принятие ключевых решений политтехнологам, а КПРФ, располагавшая не менее квалифицированными профессионалами, рассматривала их предложения, как рекомендации, подлежащие утверждению партийным руководством, т.е. людьми, такими профессионалами по определению не являвшимися.
Сегодняшние партии, действительно не являются организациями профессионалов, выражающих классовые интересы. Не являются по двум причинам.
Во-первых, они отчасти профессиональны постольку, поскольку занимаются политикой (точнее — имитацией политики, поскольку о политике, как борьбе за власть сегодня в России речь не идет), но не являются профессионалами в плане владения профессиональных навыков борьбы за власть.
Во-вторых, они представляют не реальные социальные интересы, а набор ценностей символов. В частности, потому, что в обществе не произошла новая классовая самоидентификация. Противостоящие лагеря политических симпатий в обществе противостоят не по своим осознаваемым интересам, а по относительно произвольно сложившимся симпатиям тем или иным ценностным знаменам.
Так получилось в силу своеобразного генезиса современных политических партий: они формировались в относительно искусственно созданных публичных условиях. Искусственность состоит в том, что ни одна из партий не создавалась в ходе оформления организующейся реальной политической борьбы. Власть, во времена "перестройки", создала, в силу определенных своих интересов, публичную площадку, на которой разрешалось "шуметь". Власть это сделала, в первую очередь, для того, чтобы в этом политическом театре получить некое подкрепление своей внутренней кулуарной борьбе, чтобы в своих подковерных схватках получить возможность игровым образом апеллировать сценами из этого спектакля. Актеры, игравшие роль публичных политиков, никогда реальной властью не обладали и лишь были тенями реальной политической борьбы. Со временем они относительно обособились и стали предъявлять претензии на реальную власть — но ее им никто никогда и не собирался давать.
На каких-то этапах, в них нуждались больше, на каких-то — меньше. В какие-то моменты с ними, соответственно, больше считались, в какие-то меньше. Они никогда не занимались реальной борьбой за власть, они всегда делали вид, что за нее борются. Они никогда не занимались реальным выражением тех или иных социальных интересов, они играли роль их выразителей. Поэтому в результате партии сформировались как театральные труппы, более — менее талантливые. Когда реальная власть была расколота, она организовывала их силами "военные игры в ящиках с песком", когда она вновь консолидировалась — она указала им их нынешнее место — место крепостных актеров, которым позволяют шуметь, когда барин хочет развлечься.
Актер может гениально играть Наполеона или Каупервуда, но кто же на этом основании даст ему командовать армией или возглавлять банк? Иногда, в особых обстоятельствах, такое бывает (Р. Рейган), но только иногда и только в особых обстоятельствах.
Проблема не в том, что партии свое изжили, а в том, что их реально не существует. Не в том, что их надо заменить на экспертов, а в том, что необходимо возникновение (или создание) реальных профессиональных выразителей социальных интересов, одновременно являющихся носителями этих интересов.
Если рассматривать основную проблему нынешней России как проблему перехода к постиндустриальному обществу, что, в принципе, верно, прежде всего, надо говорить, что в сегодняшней ситуации идет разрушение не только постиндустриального, но также индустриального потенциала страны. Это соответствует определенным социальным интересам определенных социальных групп, находящихся сегодня у власти, (связанных с сырьевой и полуфабрикатной экспортной экономикой, финансовыми операциями, импортной торговлей и т.д.).
Если в этих условиях создать некий орган, некую структуру, состоящую из представителей науки и призванную оптимизировать и научно обосновать государственную политику, они, скорее всего, будут оптимизировать и научно обосновать именно эту государственную политику. Якобы "неангажированные эксперты" на чистом глазу будут доказывать, что именно путь регресса соответствует объективным интересам страны и предлагать вполне научные и эффективные пути ускорения этого регресса.
В самом же лучшем случае, если они слишком серьезно подойдут к этой роли и попытаются пойти наперекор данным экономическим интересам хозяев России, они могут рассчитывать на судьбу Съезда народных депутатов.
В этом отношении вопрос заключается в том, чтобы установить, экономические интересы каких серьезных социальных групп требуют остановки деиндустриализации и перехода к форсированной постиндустриализации.
Теоретически, абсолютно верно утверждение, что в этом векторе заинтересованы, прежде всего, носители и производители знания, "неопролетариат" нашего времени. Отдельный большой вопрос, который можно трактовать по-разному — какие именно сегодняшние социальные группы в него входят. Но он сегодня раздроблен, разобщен, не осознает своих перспективных интересов, не идентифицирует себя как таковой, то есть, используя классическую терминологию, является "классом-в-себе".
Поэтому перед ним стоит двойная задача — превратиться в "класс-для-себя" — и взять политическую власть. И то, и то — действительно нельзя сделать без организации профессионалов, то есть без создания его собственной политической партии, — или без превращения одной из нынешних партий — в его партию.
В этом отношении действительно решить задачи перехода к постиндустриальному социуму нельзя, не подчинив общество профессиональному и научно обоснованному руководству. Но не приходящему на смену партиям, а осуществляемому той партией или партиями, которые окажутся реальными профессиональными выразителями интересов групп и слоев, заинтересованных в постиндустриальном прорыве.
Идея власти науки, власти профессионалов — правильная и перспективная идея. Но если понимать ее как приход на место партии некого собрания "умных, честных и образованных людей", особенно отобранных самой властью в качестве новой генерации своего политического театра (привет от Общественной Палаты), то, в условиях современного общества, такие люди в лучшем случае будут "умно, честно и образованно" обслуживать политические интересы правящей элиты.
Это — хорошая идея. Только — для бесклассового общества. Мы живем в классовом. И если мы хотим осуществить эту идею — надо, сначала, найти способ преобразования второго — в первое.
