ОТ РЕДАКЦИИ. Мы публикуем эти заметки, имеющие, казалось бы, чисто исторический интерес, по целому ряду соображений.
Политическая ситуация в Российской Федерации сейчас всё более напоминает брежневский «застой». Имеет смысл вспомнить, как это было тогда.
Разумеется, сейчас евреи не являются преследуемым меньшинством – «как бы ни наоборот», добавят некоторые. Однако стоит вспомнить, чего добивались отказники: они хотели жить в своём национальном государстве. Они этого добились. Сейчас перед той же задачей стоят русские активисты. Правда, евреям было проще – у них был Израиль, куда можно было уехать. Нам уезжать некуда. Нет у русских и той огромной, всемирной поддержки, которой пользовались советские евреи. С другой стороны, мы живём в более открытом обществе, где, например, распространение информации невозможно ограничить так, как это имело место быть в СССР. А вот методы, применяемые обеими сторонами, практически не изменились. Можно даже позавидовать упёртости и жестковыйности евреев.
И последнее. Это воспоминания религиозного еврея, насыщенные специфическими словами и выражениями, не вполне понятными русскому читателю. Такие слова выделены курсивом, а к тексту приложен краткий словарик.
* * *
Сухуми и Цхинвали. Сейчас это мало кто помнит, но во время СССР эти два города были выдающимися центрами еврейской религиозной жизни. Еврейскими духовными крепостями на Кавказе, так и не взятыми советской властью.
О том, что из себя представляло грузинское еврейство, и вообще как жили «настоящие евреи» — рассказывают воспоминания.
* * *
Процессы над диссидентами и сионистами в Харькове не прекращались никогда, ни в 60-е, ни в 70-е годы. Арестовывали тогда по двум статьям: «Распространение заведомо ложных клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй», или более тяжелая: «Антисоветская агитация и пропаганда». В УК РСФСР это были 190-прим и 70-я статьи. В УК Украины — другие номера статей, но состав преступления тот же.
Около 1980-го года началась их новая волна.
Я уехать в Израиль хотел с детства, первый раз попытался подать документы на выезд, когда мне было шестнадцать лет, тогда меня просто прогнали из ОВИРа, но как только мне исполнилось восемнадцать, я официально подал документы — и сел в глухой отказ. Примерно с этого возраста, я начал постепенно соблюдать.
Первым в эту новую волну арестов в Харькове арестовали Александра Парицкого, с которым на момент его посадки я, молодой тогда человек, лично еще не был знаком. Это был старый отказник. В ноябре
Размножение на пишущей машинке в двух экземплярах школьного сочинения дочери и отправка его за границу.
Заявления в ОВИР, ЦК КПСС, Прокуратуру, Верховный Совет СССР.
Неотправленное письмо брату в Израиль, найденное при обыске в письменном столе. Письмо написано в
Посещение квартиры Парицких «сионистскими эмиссарами» — семьей Молайн.
Использование заграничными радиостанциями его сообщений.
Подписание коллективного письма в ЦК КПСС о тяжелом положении отказников.
За все это он получил три года лагерей.
После Парицкого был арестован мой приятель Женя Айзенберг. Сначала я проходил как свидетель (я, естественно, не был в суде), затем мое дело уже в качестве обвиняемого выделили в отдельное производство. Было ясно, что мне тоже хотят дать те же три года лагерей.
К тому времени я уже стал более-менее близок к московскому хабаду, который был представлен тогда многими яркими людьми. Первым, с кем я познакомился в московской синагоге, был Эзра Ховкин, меня поразила наша первая встреча. Это было на Горке (в московской синагоге на Архипова), в хасидском зале. Я тогда уже был в отказе, соблюдал шаббат. Естественно, были трудности с работой.
Он подошел ко мне и сказал: «Вот тут вам передали деньги», как я понимаю, это была его цдока, но он просто не хотел, чтобы я это понял. Это были большие деньги для нас, 20 или 40 рублей, мы с женой тогда очень бедно жили. Я стал отказываться, и Эзра, глядя мне в глаза сказал: «Ури, но вы же не станете всерьез утверждать, что деньги эти могут быть вам лишними? Поэтому я прошу вас их взять».
Потом я начал посещать, в Москве, подпольные уроки Торы, хочу вспомнить, среди прочих, замечательного хасида с теплой еврейской душой Калман-Мелеха Тамарина (он один из немногих был из традиционной семьи). Я также познакомился с ныне покойным Гришей Розенштенйом, через него шла связь с Ребе. Она была тогда активной, живой, настоящей связью — не такой, как сейчас в этом хабадском машихистском истеблишменте. Мы ее чувствовали. И именно благодаря брохе Ребе меня не арестовали.
Уголовное дело против меня раскручивалось, меня уже несколько раз вызвали в прокуратуру. Давление КГБ началось еще до ареста Айзенберга, пошли эти бесконечные вызовы в КГБ и прокуратуру, на которые я не ходил, задержания дома и на работе, были и обыски дома.
Правила игры тогда были такими: я прекрасно понимал, что на харьковском уровне я для властей что-то представляю, таких в Харькове были единицы. Хотя отказников, в том числе и активных, было много, например, Таня, будущая жена Юлия Эдельштейна, мы с ней были соседями, она была очень толковым преподавателем иврита, знакомство с ней мне много дало в плане моего отказнического самосознания. Но религиозных практически не было. Поэтому власти Харькова хотели посадить именно меня. А в Москве я бы особо не выделялся, там религиозных отказников было много.
Я работал тогда грузчиком в хозяйственном магазине. Почему именно грузчиком? Я уже соблюдал. Магазин работал в две смены без выходных. Когда я пришел устаиваться туда, то прямо сказал, что я религиозный человек и в субботу работать не могу. Зато вместо этого могу работать в воскресенья и в гойские праздники.
В результате в субботу я не работал, в пятницу меня ставили только в первую смену, и я заранее сообщал, когда еврейские праздники.
На работе очень уважали меня за то, что я открыто говорил, что я еврей и религиозный человек, задавали всякие вопросы типа: «Юра, а что в Библии говорится про конец света?».
И вот однажды я пришел с работы домой и тут же раздался междугородний звонок. (По звонку в то время было понятно, что это межгород). Звонил Гриша Розенштейн.
Разговоры прослушивались, поэтому он говорил намёками. «Тут приехал родственник от Дедушки, привез вам от него привет и очень хочет вас видеть». — «Дедушкой» в хасидских кругах тогда называли Любавического Ребе. Я ответил: «Хорошо. Я предупрежу на работе, и через пару дней постараюсь приехать». Тогда в Харькове было сложно вот так сразу купить билеты на Москву, в кассах были страшные очереди, все же ехали в Москву отовариваться.
Гриша ответил: «Вы не понимаете. Дедушка просит, что бы вы СРОЧНО встретились с родственником. Это не терпит отлагательств». Ну, как мы тогда понимали: Ребе говорит — надо делать. Я тут же кидаю вещи в сумку и звоню на работу, сказать, что завтра не выхожу. Я позвонил своему начальнику отдела, такой был очень приятный мужичок. А он мне говорит: «Юра, хорошо, что ты позвонил. Тут после того, как ты ушел из магазина, из одной очень интересной организации приходили, очень неприятной (про прослушку он не подумал), КГБ называется. Я сказал, что тебя сегодня на работе не было, и что ты несколько дней уже не появлялся». Для работников торговли — у них это было как рефлекс — что КГБ что ОБХСС (Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности) — все представители власти, и им всё надо говорить наоборот.
Я поехал на вокзал — и, к своему удивлениию, почти сразу взял билеты. В Москве сразу поехал на Центральный Почтамт, и оттуда около часа дня позвонил жене. Я знал, что говорить надо быстро, что бы не засекли. Сказал, что все в порядке, и, не дожидаясь ее ответа, повесил трубку. Но когда вешал — услышал, что Лея еще что-то хочет мне сказать. Тут же перезвонил — и: «В семь утра приходили с ордером на обыск и твой арест. В доме был повальный обыск, только сейчас ушли».
Затем я приехал к Розенштейну, там был как раз этот шалиах, что привез «привет от Дедушки». А указание ребе было такое, устное указание: «Ури Файнштейн должен срочно уехать из Харькова». И все, без объяснений.
Ребе тогда был в курсе всех наших дел, связь с ним шла через Розенштейна, он же передавал на Запад и всю информацию о репрессиях. Я звонил ему их Харькова и сообщал о происходящем — и в тот же вечер информация передавалась и по «Голосу Израиля», «Голосу Америки», по Би-Би-Си, «Радио Свобода», «Немецкой войне». Жизнь вообще была очень насыщенной, все рассказывать, все эпизоды — времени не хватит.
После этого и начались мои бега.
Лея сыном, Давидом, оставались в Харькове, а я мотался по Союзу, прятался сначала в Москве, потом в Ленинграде, под Москвой, в Малаховке, в Дербенте, в Грузии в нескольких местах.
Большинство поездов из Москвы в южном направлении проходили через Харьков. В какой-то момент я разработал шифр и передад ей с кем-то. Я звонил откуда-то, не из Москвы, и говорил Лее любой текст, в котором содержались цифры. Например: «Ой, у нас такая погода. 17 градусов, а я был на улице 5-го Мая, там такой хороший гастроном, купил вино «Агдам», 17 градусов», любая осмысленная фраза с набором цифр. Ее я составлял и читал по бумажке. Жена знала, что нужно к первой цифре прибавить единицу, от следующей отнять единицу, к следующей за ней — прибавить единицу, от следующей — отнять. И это означало: время, номер поезда и номер вагона, в котором я мелькну через Харьков. Это была узловая станция, и поезда там стояли довольно долго — минут пятнадцать — двадцать, иногда и сорок.
Меня так не разу и не поймали во время этих поездок. Пару раз я даже ухитрялся переночевать дома, на следующий день за мной уже приходили, но было поздно.
Продолжалось это года три. Несколько раз Лея приезжала ко мне, и мы какое-то время жили вместе — в Малаховке, в Дербенте, в Сухуми. На некоторые свидания она брала Давида. Ему сейчас двадцать восемь уже, но он прекрасно помнит все эти поездки, у него до сих пор страсть к поездам. Говорит, что это все ему было очень интересно: «Это было лучшее время, когда я жил в поездах».
Дольше всего я прятался в Грузии, в первую очередь в общине Сухуми, также был в Цхинвали. Сейчас эти два города — столицы «непризнанных государств», а в то время, в 60-70-80е годы, они являлись, можно сказать, двумя столицами еврейской религиозной жизни Советского Союза, там имелись очень сильные и живые еврейские общины.
Первый раз я приехал в Сухуми за пару лет до описанных выше событий, отдыхать.
С КГБ, впрочем, это тоже было связано.
Впервые прессинг КГБ на нашу семью начался в 1980-м году, после того, как мы сделали обрезание нашему ребенку. Мне было двадцать три года, Лее — двадцать.
Обрезать сына мы смогли только на восьмой месяц, а не, как положено, на восьмой день после рождения. Почему так получилось? Я в то время уже начинал что-то соблюдать, хотя никаких контактов с религиозными евреями у меня еще не было, знал я об иудаизме мало, но что надо делать обрезание — это уже знал.
Синагоги в Харькове в то время не имелось, но действовал подпольный миньян. Я стал искать на него выходы. В миньяне на меня сначала посмотрели чуть ли не как на агента КГБ — пришли вдруг в подпольный, нелегальный миньян два молодых парня (я был с другом) и стали выяснять, как сделать обрезание, спрашивать, будут ли нас учить Торе и кто будет … Я удивился при этом, что дедушки нас так холодно встретили, ситуацию-то я не понимал тогда. В конце концов один дедушка отозвал меня в сторону, и начал с того, что он к этому миньяну не имеет отношения, попал туда случайно, что он в Бога не верит и ходит туда просто, чтобы было с кем поговорить по-еврейски. (Потом-то я узнал, что все обстояло совсем наоборот — он являлся активными религиозным евреем). И этот человек сказал, что мне нужен «реб Саня», «он тут всё знает».
Но, продолжал мой собеседник, сегодня реб Сани нет, «он по субботам на молитву не ходит, ему далеко, а по субботам он на трамваях не ездит». Я удивился, почему это в синагогу нельзя ездить на трамваях, но пришел через пару дней.
Как выяснилось потом, «реб Саня» — это был недавно умерший в Израиле благословенной памяти Александр Менашемович Ландау, родственник и близкий друг подпольного харьковского раввина Исроеля-Ицхака Йоффе. Кстати, оказалось, именно у «реб Сани» тогда были ключи от могилы Алтер Ребе в городке Гадяч, в Полтаской области, те, кто хотел ее посетить, сначала приезжали к нему.
Работал Александр Менашемович бухгалтером на станции скорой помощи, что давало ему возможность соблюдать шаббат и всякие такие дела.
Он внимательно меня выслушал, подробно узнал: «А кто у вас евреи? А у жены?» — «Все у нас евреи», спросил: «А зачем вы хотите делать обрезание ребенку?» — «Потому что он еврей», потом говорит: «Это сложно очень, но постараюсь что-нибудь сделать. Приходите через неделю». Я пришел через неделю, потом еще через неделю, продолжалось так довольно долго.
Потом как-то он спросил: «А можно посмотреть, где вы живете»?» Мы жили тогда в районе ХТЗ — Харьковского тракторного завода, в квартире тещи, проехались туда на трамвае. В результате из Москвы приехал делать брит знаменитый реб Мотл Лифшиц, его знают все старые отказники и религиознные.
Назвали мы сына Давидом. Теща накрыла стол, приготовила очень хорошую фаршированную рыбу. Старички (были реб Мотл и Александр Менашемович) сказали: «Как у вас всё замечательно! Как вкусно!», и мы сначала даже не поняли, что они ни к чему не притронулись, развернули какой-то платочек, положили его на край стола, там были два помидорчика, два яичка, кусочек хлебушка, и это они и ели.
Сам я, кстати, тогда еще был необрезанным, моему сыну сделали обрезание раньше, чем мне.
К тому времени я уже сидел в отказе, с 18-лет, учил иврит, но именно после брита начались серьезные неприятности. В тот же вечер после обрезания у Давида поднялась температура, до сорока градусов. Я ужасно перепугался, подумал, что занесли инфекцию. Как потом выяснилось, температура была никак не связана с бритом, еще раньше ребёнок заболел краснухой, и случилось так, что её инкубационный период кончился как раз вечером дня обрезания. В поликлинике, естественно, все заметили.
Через несколько дней к нам пришёл участковый и пригласил к себе «на беседу», вручил повестку. Это были еще те времена, когда я был необучен, ещё шёл по таким «приглашениям».
В милиции сидел ещё какой-то тип в штатском, он представился следователем уголовного розыска Ильченко. Что самое интересное, фамилия участкового была Карцев (Карцев и Ильченко — очень известный в то время эстрадный юмористический дуэт). Несмотря на фамилии, евреем никто из них не был. Хотя Ильченко был немного похож и потом неоднократно намекал, что он с еврейскими корнями, но, думаю, врал.
Был он, как я потом выяснил, следователем КГБ. «Советская власть стоит всегда на страже интересов ребенка — сказал мне этот Ильченко, — Вы же советские люди, а почётное право и обязанность советских родителей — воспитывать ребенка в духе марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма. А вы ребенка калечите древними варварскими обычаями. Вы понимаете, в какое положение вы его ставите? Мы будем ставить вопрос о лишении вас родительских прав в интересах ребенка».
Этот Ильченко, как потом оказалось, занимался моим «делом» еще несколько лет, именно он меня и арестовал в конце концов. А выяснил я, что он из КГБ, весьма просто — позвонил в справочную, взял там телефон приёмной Комитета Государственной Безопасности, а позвонив в приемную КГБ, просто спросил: «Позовите к телефону Ильченко». — «По какому делу?» — ответил дежурный. «По личному» — сказал я — «Перезвоните позже». Я перезвонил позже. Меня перевели на его кабинет, я услышал голос «следователя угрозыска» — и повесил трубку.
Прав нас так и не решили, но нервы портили долго, звонки следователя, этот участковый к нам домой приходил… В общем, оставили мы ребенка на бабушек (Давиду тогда уже год исполнился) и поехали отдохнуть в Сухуми.
Почему именно туда? Незадолго до того один наш друг, который тоже что-то начинал соблюдать в то время, Саша Фейгин, ездил к морю, и обнаружил в Сухуми синагогу и еврейскую общину — и вернулся в Харьков полный впечатлений: и община такая теплая, и так все соблюдают, синагога полна молодежи, даже маленькие дети умеют читать по-еврйески и знают брахот (молитвы — благословения)…
Знания о еврействе у нас с женой тогда были довольно смутными, вплоть до того, что, заходя в синагогу, Лея одевала на голову большую ярко-желтую кипу.
В первый же день в сухумской синагоге я познакомился с человеком, о котором могу рассказывать бесконечно. Это был Шота Сепиашвили, шойхет сухумской синагоги. Именно он показал мне и научил, что такое еврей. О нем я еще расскажу.
В следующий мой приезд в Грузию я уже бегал от КГБ. Краткий промежуток времени между этими двумя приездами был для меня очень бурными и сумбурным, наполнен многими событиями, связанными и с начавшимися преследованиями КГБ, со знакоместом с московской отказнической братией, и со знакомством с очень немногими имевшимися тогда в Советском Союзе молодыми религиозными евреями.
Запомнилось, например, немного наивное, очень теплое, написанное беглым чуть детским почерком письмо, подписанное Никита Дёмин, которое, я получил из далекого северного города от совершенно незнакомого мне еврейского мальчика. Запомнились такие слова: «Нам, религиозным евреям, надо познакомиться и держаться всем вместе».
Эта фраза тогда меня очень растрогала: я вообще и не думал, что обо мне кто-то еще знает. Как выяснилось впоследствии, и я, и он, и еще несколько наших товарищей, начиная соблюдать в то время, думали, что мы одни такие на свете, что других соблюдающих евреев просто нет.
Беседовал Авраам Шмулевич
Продолжение следует
КРАТКИЙ ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ
АЛТЕР РЕБЕ. Старый ребе, Шнеур Залман из Ляд, 1745, — 1812 /1813 по новому стилю, основатель любавического хасидизма, он же хасидизм Хабад.
БРИТ. Обрезание и сопутствующие этому обряды.
БРОХА. Благословение, даваемое обычно уважаемым человеком. Считается, что благословения особенно почитаемых религиозных учителей обладают реальной силой, меняя жизнь благословлённого к лучшему или уберегая от неприятностей.
ОТКАЗНИК. В лексике 60-х — 70-х — еврей, подавший документы на репатриацию, не получивший разрешения на неё, но не смирившийся с этим фактом, а продолжавший добиваться осуществления своих прав. Фактически, отказник шёл на многолетний конфликт с властью. Отказники имели проблемы с трудоустройством, социальным обеспечением, на них оказывалось давление.
Стоит заметить, что Советском Союзе право на легальную эмиграцию имели только евреи (русские о свободе эмиграции не могли и мечтать). Это право было получено в результате слаженных действий еврейских организаций и давления на СССР извне. Оно тоже ограничивалось и ущемлялось, как и все права советских людей. Евреи, однако, за свои права боролись, устраивали международные компании, и, пользуясь поддержкой евреев за рубежом, смогли нанести значительный ущерб имиджу СССР, и не только имиджу. Например, именно по поводу органичения еврейской эмиграции в американском сенате была принята знаменитая «поправка Джексона-Вэника» об экономических санкциях против Советского Союза и социалистических стран. Несмотря на полное отсутствие каких-либо препятствий к еврейской эмиграции в современной России, поправка не отменена до сих пор — и, видимо, не будет отменена никогда.
МИНЬЯН. Кворум из десяти евреев, необходимый для проведения определённых религиозных церемоний и молитв. Считается, что некоторые важные религиозные обязанности еврей не может исполнять в одиночку — необходимо присутствие ещё девяти. Подробнее здесь.
СОБЛЮДАТЬ. Имеется в виду — выполнять все (или основные) практические предписания иудаизма (например, не есть некошерную пищу, не работать в шаббат и т.д). В иудаизме соблюдение предписаний считается более важным, чем религиозная вера как таковая. Религиозный еврей — это еврей, выполняющий свои религиозные обязанности.
ХАБАД. Хабад-Любавич, еврейское религиозно-философское течение, разновидность хасидизма. Подробнее см. здесь и здесь.
ЦДОКА, букв. «справедливость». Денежная помощь имущего еврея неимущему. Так же называют и коробочку для пожертвований.
В отличие от христианской благотворительности, взымание цдоки — закон Торы. Еврей обязан отдавать некоторую часть своего дохода бедным евреям (в зависимости от благосостояния, разную, но не более 20%).
ШАББАТ, «суббота». Время, начинающееся с вечера пятницы и кончая вечером субботы, посвящённое исполнению религиозных обязанностей. В частности, в субботу нельзя работать. В советских условиях это приводило к частым конфликтам на производстве (где работа в субботу была распространённым явлением) и с идеологией (например, соблюдающий еврей не мог ходить на субботники).
ШАЛИАХ. Посланнец, гонец, человек имеющий право говорить от имени других. В данном контексте — посланник Ребе.
ШОЙХЕТ. Резник, человек, занимающийся ритуальным убоем скота в соответствии с законами кашрута и последующей обработкой мяса.
