Классическая социал-демократия в России невозможна. Все попытки тех или иных сил выступить под знаменем классической демократии в последние 15–20 лет в России оканчивались однозначным и сокрушительным провалом.
С этим тезисом Виктора Милитарева нельзя не согласиться хотя бы потому, что это не некий составной аналитический вывод, а четкая и трезвая констатация очевидного исторического и политического факта.
Вопрос в том, каковы причины такого положения вещей — как в объективном плане, так и в плане качеств субъективных носителей.
Ведь, собственно говоря, если мы признаем что программа "шатлов" в США столкнулась с непреодолимыми сегодня трудностями — это не основание утверждать, ни что невозможны многоразовые космические корабли, ни что США не могут делать такие корабли. Это — как в истории с Колумбовым яйцом.
Есть несколько объяснений этого положения.
Во-первых, образ социал-демократии был предельно дискредитирован в России как конкретной историко-политической практикой тех представителей социал-демократии, которые в начале XX века выступили противниками большевиков, так и последующей советской традицией (научной и художественной) изображения этих представителей.
Во-вторых, социал-демократы начала периода современной российской многопартийности не меньше дискредитировали себя попыткой занять промежуточное положение между коммунистами и правыми, выразившейся в постоянной констатации "мы не эти и не те". Российское общественное сознание меньше всего склонно воспринимать промежуточные варианты, оно тяготеет к цельности позиций. Такую установку можно по-разному оценивать, но ее нужно признавать, ибо это не только политическая и историческая, но и культурологическая и цивилизационная реальность.
К тому же, персоналии этой генерации слишком очевидно выстраивались в проложенном Горбачевым и Яковлевым фарватере, а это само по себе означало политическое самоубийство. Надо принять как данность, что если бы российскому обществу пришлось выбирать между этими лицами и кем угодно иным: Гитлером и Бин Ладеном, Сталиным и Берией, Анпиловым и Колчаком, Гайдаром и самим чертом — выбор был бы, безусловно, не в пользу первых.
В третьих, российское общественное сознание и вообще, опять таки цивилизационно и культурологически, тяготеет к радикализму — и истоки этого в самом генезисе этого сознания, и в нынешнем состоянии общества, которое в рамках классификации Корнхаузера определяется как "массовое общество", сориентировано на радикализм, на тяготение к центрам проявления силы.
Радикалы современной России, точнее псевдорадикалы, типа Анпилова и представителей различных "радикальных партий", не получали общественной поддержки не потому, что были радикалами, а потому, что реального радикализма в себе не несли. Они предлагали обществу псевдорадикальную, скорее даже — истерическую фразу, но никогда и ничем не доказывали, что способны на реальное радикальное действие, на что-либо, кроме истерической и хриплой болтовни.
Социал-демократия же воспринимается, в силу своего исторического опыта, как нечто умеренное, нечто, что стремится не разрешать конфликты, а их сглаживать.
Это достаточно общие, хотя и относительно очевидные, потому — поверхностные причины. Все действительно значительно серьезнее и глубже.
Собственно говоря, если мы говорим, что классическая социал-демократия в России невозможна, что именно мы понимаем под "классической социал-демократией"? Можно выделить минимум три ее исторические ипостаси.
Первая, — социал-демократия поднимающегося и бурно развивающегося классического капитализма, когда она была политическим движением вступающего в схватку за свои права развивающегося и множащегося рабочего класса — и тогда она была достаточно далека и от своей последующей умеренности и от курса на сглаживание классовых конфликтов.
Вторая, — социал-демократия начала XX века, эпохи империализма, когда она разделилась на революционное и умеренное (оппортунистическое) крыло. "Умеренное" — это на фоне тех реалий. Такие меньшевики и умеренные социал-демократы как Мартов и Плеханов сегодня дали бы сто очков вперед любому "левому радикалу" России, не говоря уже о КПРФ, и покрыли страну баррикадами, одновременно говоря, что вот для социалистической революции Россия, ввиду неорганизованности пролетариата, еще не созрела, но для демократической самый момент. Какой-нибудь "ренегат Каутский" сегодня воспринимался бы как ужас революционной стихии и тайный сталинист.
Это "умеренные". Но не надо забывать, что тогда социал-демократами значились Ленин, Троцкий и Сталин, вовсе не собиравшиеся с самого анчала переименовываться в коммунистов.
Это — тоже "классическая социал-демократия".
Третья, — это социал-демократия эпохи социальных государств, современная социал-демократия Запада, являющаяся равноправным субъектом западной политики наряду с правыми партиями — и в их либеральном, и в их консервативном варианте.
Социал-демократия, на равных договаривающаяся с капиталом об условиях социальных гарантий для трудящихся, социал-демократия, рожденная, с одной стороны страхом имущих слоев перед примером Советского Союза, с другой — накопленными ресурсами своих стран, позволяющими капиталу относительно безболезненно делиться богатством с народом.
Такой представитель этой третьей социал-демократии, как Вилли Брандт, даже в 1989-90 году выглядел революционером на фоне Горбачева, когда писал, что "единственным ограничителем для диктата мирового империализма является социализм и классовая борьба рабочего класса". Представьте себе такую фразу в устах сбежавшего Генсека. Да он скорее записался бы в "Демократическую Россию" или СПС.
Итак, первая социал-демократия возглавляла разжигание социальных конфликтов, грозя своим странам революцией, вторая, если вывести за ее рамки будущих коммунистов, — угрожая социальными потрясениями, принуждала имущих к социальному компромиссу с рабочим классом, третья заставляла имущих, грозя опытом и примером СССР, вести постоянное социальное отступление, не только делиться с массами богатством, но и на длительные периоды отдавать им всю полноту власти.
Все это можно считать примерами "классической социал-демократии". Хотя, если быть точным, термин "классический" обычно применяется в политологии к политическим движениям и идеологиям XIX века. С этой точки зрения, именно первая социал-демократия должна считаться классической. Вторая, скажем, "модернизированная", и третья — "неосоциал-демократия".
Какая из них невозможна в современной России? С точки зрения текущего политического опыта, у нас нет оснований для выдвижения тезиса о ее невозможности. Просто потому, что ни одна из них не была представлена в последние XX лет российской истории. Не было у нас в этот период политической партии, опирающейся на организованное движение рабочего класса и близких ему групп и выдвигающей требование социальной справедливости, социальных гарантий и демократических свобод. В этом смысле — исходный тезис преждевременен.
Однако, следующий вопрос, — случайно ли, что такой силы не появилось, или она именно потому и не появилась, что это было невозможно?
И оказывается, что если последовательно отвечать на этот вопрос, — Виктор Милитарев опять-таки прав, — правда, несколько не в силу тех причин, на которые он указывает.
Социал-демократия появилась в Европе не потому, что Маркс и Энгельс создали теорию классовой борьбы рабочих, а в России — не потому, что известные постулаты вдвинул Ленин (или Плеханов).
Это Маркс и Энгельс создали свою теорию потому, что уже началась классовая борьба рабочих, начавших осознавать свою самость, это Ленин выдвинул свою теорию потому, что рабочее движение в России к 1890-м годам уже ширилось и достигло известного развития.
В обоих случаях и постулаты классиков рабочей борьбы, и последующее развитие социал-демократии стали возможными потому, что появился и выступил на историческую арену пролетариат. В свою очередь он выступил на историческую арену в силу развития капитализма, прежде всего и наиболее мощно проявившегося в развитии промышленности.
Здесь можно делать отдельную оговорку по поводу того, что в современную эпоху считать пролетариатом, — то ли старый классический рабочий класс промышленности, то ли весь "класс лично свободный людей, не обладающих собственностью и вынужденных продавать свою рабочую силу", то есть, инженеров, врачей, учителей, программистов и т.п. Последнее вернее, но это — другая тема. В обоих вариантах, для появления движений классовой борьбы — а социал-демократия всегда основывается на этой борьбе, даже когда, как сегодня, опирается на завоеванные в ходе нее успехи, — для появления таких движений необходимо успешное промышленное развитие — понимая под ним как собственно индустриальное, так и постиндустриальное, то есть развитие отраслей, основанных на современных наукоемких технологиях.
Нужен конфликт капиталиста и наемного рабочего.
Современная Россия, с одной стороны, имеет не развитие наступающего капитализма, ведущее к промышленному взлету и развитию класса наемных работников, а запущенный механизм регресса, скатывание к добуржуазным отношениям, прикрытым техническими достижениями современной цивилизации, имеет упадок промышленности.
С другой стороны, она не имеет четко высвеченного конфликта между капиталом и наемными рабочими. Хотя бы потому, что там, где современный пролетарий работает на капиталиста, а не на государство, его уровень дохода значительно выше. Что не значит, что названный конфликт не может выйти на первое место в будущем.
С третьей стороны, хотя в современном российском обществе и идут процессы классообразования, новые социальные самоидентификации еще не сложились.
Новая буржуазия далеко не всегда осознает себя буржуазией, новый пролетариат еще в меньшей степени осознает себя пролетариатом, особенно там, где он представляет современные постиндустриальные области. Мы имеем парадоксальную ситуацию: социальная дифференциация нарастает, а социальное противостояние остается слабым.
Коммунисты выходят из этого положения за счет апелляции не к классовым интересам, а к сохраняющимся ценностям советского периода. Не имея устоявшейся опоры в сегодняшнем дне, в сегодняшних конфликтах, они держатся прошлым. В этом и их сила, и их слабость: им удается держаться, но не удается идти вперед. У социал-демократов такой опоры нет. А что может значить социал-демократия без опоры на социальные конфликты? То, что она сегодня и значит в России.
В России на первый план сегодня выходит другой конфликт. Он — тоже между нищающим большинством и сверхбогатым меньшинством. Но социально он не структурирован.
Он ближе не классовым конфликтам конца XIX века в России, в обоих вариантах: рабочие — буржуазия, крестьяне — помещики, — а конфликтам третьей четверти того же века в России или второй половины XVIII века во Франции: бесправное и в основе нищее большинство страны и загнивающее, но имеющее в руках власть и контроль над собственностью меньшинство.
Во Франции это вылилось в конфигурацию "Третье сословие против паразитов и врагов народа" — и заработала гильотина якобинцев.
В России это вылилось в конфигурацию "народ против тиранов и паразитов" — и полетели бомбы народовольцев.
Ни в одном, ни в другом случае за революционерами не стояли ни организованные массы, ни традиции революционной борьбы. Они только создавались их деятельностью.
Французы опирались на интеллектуальную традицию Просвещения и опыт американской революции и пытались из этого сконструировать свою идеологию и практику. Русские разночинцы — на разнородный российский антисамодержавный опыт и пытались насытить крестьянскую мечту о воле революционными идеями Европы.
Однако Франция имела за собой известное промышленное развитие, поднимающуюся буржуазию, возглавившую революцию, и уже на шестом году революции зазвучали идеи Бабефа и социалистической революции и "диктатуре пролетариата".
Россия в середине XIX в качестве массовой данности имела лишь обездоленное крестьянство, и народовольцы, заложив традицию организованной революционной борьбы в идеологическом плане предложили лишь непонятную идею "крестьянского социализма", на пути идеологической евгеники скрестив передовые и апробировавшие себя идеи революционеров Европы с наличным направлением социального протеста.
Сегодняшнее протестное движение оппозиции — это, в основном, как и в XVIII веке во Франции, так и во второй половине XIX века в России — есть движение незначительной части интеллигенции. Не имея на данном этапе за собой реальной традиции и организованных масс, оно пытается конструировать нечто из того, что есть. А что оно имеет из успешного и наличного опыта, что можно противопоставить нынешней российской реальности и нынешней власти?
Часть, как коммунисты, опирается на идею "Доброго Старого времени". Ограниченность этой опоры сегодня ясна.
На что можно опереться еще?
Мировая практика предоставляет опыт социал-демократии. Отечественная практика демонстрирует естественное оскорбленное национальное чувство. Оскорбленное, в первую очередь не столько засильем некоторых диаспор на базарах, что придает бытовую колоритность настроениям, сколько общим, безусловно, национальным унижением:
— расчленением страны;
— унижением основной массы населения как материально имущественным, так и общепсихологическим;
— государственным унижением России на международной арене.
Итак, мы имеем успешный западный социал-демократический опыт и процветание стран, где социал-демократы находятся у власти. Но ясно, что лозунг: "Заживем, как в Швеции!" — массы ни на что сегодня поднять не может. Хотя бы потому, что именно под этим лозунгом страну разрушали в черные времена "горбачевщины".
Не будь в нашей памяти Горбачева — может быть, этот лозунг и сработал бы. Но не будь Горбачева — сегодня и не пришлось бы думать, как поднять куда-то нищающие массы.
Чтобы их поднять, нужно что-то более реальное, более прочувствованное, наболевшее. И поскольку в наличности есть чувство общенационального унижения, рождается соблазнительная идея — поднять их на идее национализма.
Формально — это даже не так уж неестественно. Национальные интересы любой страны — реальность? Реальность. Национальные интересы любого народа входят в перечень естественный общедемократических прав? Входят. Социал-демократия должна защищать демократические права? Должна. Все сходится.
Не учитывается только, пожалуй, три момента.
1. В силу того, о чем говорилось выше, нет места в современной России для собственно реальной социал-демократической политики. Как в силу того, что нет реальной основы в виде массового организованной борьбы наемных работников за свои права из-за неразвитости классовой структуры, так и в силу отсутствия накопленного богатства, которого было бы достаточно, чтобы имущие могли без ущерба для себя разделить его с неимущими. Если, конечно, не принимать за социал-демократизм социальный патернализм, осуществляемый в Москве и исповедуемый действительно частью государственной бюрократии.
Социальный патернализм — это забота феодального владетеля о своих холопах, чтобы не бунтовали и поддерживали его в борьбе с другими феодалами. Социал-демократизм — это некая производная в борьбе двух равноправных сознательно противостоящих классов.
2. Протестное состояние части интеллигенции и политического класса сегодня в России — это не социал-демократическое, а скорее, народническое движение: не "класс против класса", а "народ против аристократов". И подмена общенародного противостояния с властью, с вполне определенными элитными группами государственной бюрократии и элитной псевдобуржуазией противостоянием одной этнической части народа (в союзе с частью бюрократии и пседобуржуазии) против другой (в таком же союзе) — действительно раскалывает этот народ, ту политическую нацию, которая могла бы противостоять нынешним "первым сословиям".
3. Предлагая именно такую — лево-националистическую — комбинацию, некоторые авторы АПН остаются в плену реалий сегодняшнего дня, абстрагируясь от нарождающегося нового противостояния, которое окажется именно классовым. Тем самым они препятствуют осознанию огромным большинством народа своих перспективных интересов, мешая формированию концепта будущего альтернативного развития.абстрагируютясь от нарождающегося нового противостояния, которое окажется именно классовым. Тем самым они препятствуют осознанию огромным большинством народа своих перспективных интересов, мешая формированию концепта будущего альтернативного развития.
А заодно — те же авторы не учитывают, что общедемократическое требование защиты ущемленных национальных интересов того или иного народа вовсе не равнозначно национализму.
***
Все сказанное, между тем, не означает, что люди, исповедующие базовые постулаты классического социал-демократизма, не могут, при выработке умелой тактики и стратегии добиться успеха в современных российских условиях.
Просто для такого успеха они, с одной стороны, должны действительно выйти за рамки классического социал-демократического подхода. Преодолеть образ "умеренных", почитателей "консенсуса", "плюрализма" и "толерантности". Они должны со своими требованиями вписаться в радикальные ожидания общества, продемонстрировать себя как силу, способную предложить действие, а не только слова.
С другой стороны, они должны вписаться в реальное, а не предрассудочное недовольство общества. Найти социальные болевые точки общества и вокруг них организовать свою работу. Потому что рост цен организуют не евреи и кавказцы. Потому что безвольную внешнюю политику в мире и в СНГ формируют в основе своей вполне русские политики. Потому, что армию разваливают русские в большинстве своем генералы. Потому что повседневное хамство чиновников и начальников в текущей жизни рядовой гражданин терпит не от инородцев, а от своих родных "истинно русских". Потому что оружие чеченским бандитам продают прежде всего не "кавказцы", а "свои". И общество это отлично понимает.
И вот если социал-демократы смогут сделать эти шаги, социал-демократы действительно предъявят обществу ту ипостась своего движения, которая вполне окажется воспринятой широким избирателем.
