Почему не нужен Миннац

Интервью президента Института национальной стратегии Михаила Ремизова журналу «Регионы России»

Михаил Витальевич, какой, на ваш взгляд, должна быть российская национальная политика? Нужно ли нам министерство национальной политики?

Михаил РЕМИЗОВ: Признаться, я по ряду причин скептически отношусь к идее создания единого ведомства или иной централизованной структуры, которая будет курировать национальную политику.

Первая причина моего скепсиса состоит в том, что в ситуации, когда адекватность государственной политики в этой сфере вызывает сомнения, пассивность для него гораздо лучше, чем активность. Отсутствие стратегии как таковой предпочтительнее, чем ложная или противоречивая стратегия.

Вторая причина заключается в следующем. Дело в том, что та структура, о которой сегодня говорит Путин в своей статье «Россия: национальный вопрос», если она будет создана, станет своего рода площадкой для взаимодействия бюрократии с диаспорами. Площадкой для лоббизма диаспор и национальных республик. А интересы национального большинства – о котором власть, вроде бы, впервые за долгое время вспомнила (я имею в виду все ту же статью премьера) – там адекватно представлены не будут. Просто потому, что на сегодняшний день легитимной, признанной модели представительства таких интересов просто не существует.

В отличие от этнических меньшинств, русские юридически лишены права создавать национально-культурные автономии – а это мощный организационный инструмент, позволяющий получать поддержку государства. Не существует русской организации, аналогичной, положим, «всемирным конгрессам» татар, башкир, чеченцев, черкесов и т.д. ВРНС (Всемирный русский народный собор) подчеркнуто дистанцирован от выполнения этой роли, как и РПЦ в целом. Я помню состоявшуюся в минувшем году встречу Путина с представителями национальных организаций. В рамках этой встречи один из участников спросил Путина: почему же не представлены русские организации? Почему национальная политика обсуждается в отсутствие представителей крупнейшего, коренного народа? Единственное, что мог бы на это ответить Путин: «Их представляю я». Но он так не ответил. Да и не мог ответить, поскольку это противоречит официальной концепции «наднациональности власти».

Вот и получается, что у русских нет ни тех механизмов, которые обеспечивают права этнических меньшинств (общественных организаций, лобби, культурных и территориальных автономий), ни главного инструмента реализации прав большинства – собственного национального государства, в котором сама государственная власть была бы проекцией политического самоопределения титульной нации.

В этих условиях любая «ведомственная» национальная политика будет только усугублять эффект непредставленности большинства.

Третья причина заключается в том, что большая часть проблем, ассоциирующихся с национальным вопросом, должна решаться не в «ведомственной» национальной сфере, а на уровне базовых структур и функций государства. Таких, как массовое образование. Сейчас наша школа несостоятельна как инструмент формирования нации. Де-факто эта функция даже с нее в какой-то степени снята. Другой пример – полиция, в широком смысле слова. Лично я считаю, что на ближайшие годы главной организацией по решению национального вопроса должно было бы стать управление по борьбе с организованной преступностью, в том числе – этнической. А между тем, у нас в структуре МВД расформировали подразделения по борьбе с оргпреступностью в целом и этнической в частности.

- Несмотря на то, что «этническая преступность» – устоявшийся термин в криминалистике.

М.Р.: Вот именно. Тем более, сам Путин сказал, что вопрос противодействия этнической преступности – это вопрос национальной безопасности, а не только правопорядка. Если бы ее подавление стало реальным государственным приоритетом, это дало бы несравнимо больший эффект в смысле снятия напряженности, чем условный Миннац или условный совет по делам национальностей. Последние приведут лишь к формированию, точнее, к расширению этнического административного рынка, на котором торгуются этнические различия и этнические преференции.

- Это будет фактором дезинтеграции?

М.Р.: Да. Таким же, каким в свое время была советская политика по национальному вопросу, которая зачастую искусственно взращивала амбиции этнических меньшинств и превращала их в «нации», со своей письменностью и историографией, интеллигенцией и административным лобби. Ну и, разумеется, со своими амбициями, которые сыграли немалую роль в распаде СССР. Одновременно было стремление создать новую историческую общность, своего рода советскую политическую нацию. Но эти два стремления противоречили друг другу. Это противоречие унаследовала и Российская Федерация. Я имею в виду противоречие между принципом «многонациональности» государства, с одной стороны, и планами строительства единой гражданской нации – с другой. Гражданская нация потому так и называется, что она состоит из граждан, а не из кланов, сословий или других наций. Наша власть не может определиться – либо мы строим гражданскую нацию, либо некий конгломерат народов.

- Это вопрос национальной идентичности, так? Если на основе единого культурного стандарта формируется некая идентичность, она может дополняться историческим прошлым отдельных народов, но основой остается гражданское сознание?

М.Р.: Да, но при полном понимании того, что гражданское сознание само, в свою очередь, неотделимо от общности культуры и истории. Гражданские нации, как правило, формируются вокруг вполне определенного этнокультурного ядра. В нашем случае – это ядро русское. Наша проблема – это не дефицит толерантности, а дефицит усилий по интеграции. Я имею в виду интеграцию общества на базе русской национальной культуры и русской исторической идентичности. Никакой другой сопоставимой основы для «общегражданской» идентичности у нас просто нет.

- А инициатива по осуществлению этих интеграционных усилий должна исходить отпредставителей общества или государства?

М.Р.: «Национальные идеи» как своего рода матрицы идентичности традиционно вырабатываются националистической интеллигенцией. Думаю, мы здесь не исключение. Что касается государства, то сегодня оно в значительной степени дискредитировало себя как нациестроитель. Во всем, что касается вопросов применения «мягкой силы» (soft power), оно не внушает доверия. Государству следует оставить тот сектор ответственности в национальном вопросе, который касается «жесткой силы» – это та самая полиция, непроницаемость границы для нелегальной иммиграции и наркотрафика и т.д. А вот «формировать мировоззрение», как это звучит в статье Путина, нашему государству просто не по силам и, я бы сказал, не по рангу. Если оно возьмется за это, то результаты будут так же плачевны, как результаты госзаказа в патриотическом кинематографе.

- Кстати, а какие вопросы национальной политики затрагивались на встрече сПутиным?

М.Р.: Путина явно заботит эта тема. И дискуссия по ней была довольно оживленной. Могу перечислить некоторые моменты.

Есть проблема особенностей партийной и вообще публичной политики в национальных республиках. Премьер несколько раз прямо и косвенно возвращался к вопросу о том, какое преломление в этнических регионах получат нынешние политические реформы – выборность губернаторов и новое законодательство о партиях. И вопросов здесь пока больше, чем ответов.

Есть вопрос о статусе русских в России, и он был ему задан. Хотя в своей статье Путин говорит о том, что русские – государствообразующий народ «по факту», он против правовой фиксации этого факта в конституции или конституционном законе. Точнее, он выражает сильные сомнения насчет того, не возникнет ли в этом случае у других народов «ощущения второсортности». Сомнения лично мне не вполне понятные. Ведь все крупные народы РФ, кроме русских, уже имеют свою государственность в виде национальных республик. Кроме того, наличие титульной нации и титульной культуры в государстве никак не отменяет равенства гражданских прав для людей любого происхождения.

Есть вопрос массовой иммиграции. Мы уже подходим к той точке невозврата, которую в свое время прошли европейцы, когда вчерашние гастарбайтеры остаются навсегда, перевозят семьи, необратимо меняя уклад жизни и облик страны. Премьер справедливо назвал это «новым великим переселением народов». Но адекватно ли государство этому вызову? На мой взгляд, минимально необходимым условием адекватности – и я сказал об этом в ходе встречи – является введение визового режима с государствами Средней Азии и Закавказья. С точки зрения Путина, такой шаг влечет за собой слишком большие геополитические издержки, но возможны другие меры, о которых, собственно, он уже говорил в статье и на коллегии ФМС (уголовная ответственность злостным нарушителям миграционного режима, борьба с организаторами незаконной миграции и т.д.).

Есть вопрос о правилах предоставления гражданства. Распад СССР сделал русских крупнейшим разделенным народом в Европе. Но государственная политика не учитывает этот факт. На встрече звучал вопрос о том, что предоставление гражданства русским соотечественникам должно быть облегченным, по сути, автоматическим. Насколько я понял, отторжения эта мысль не вызывает. Но о переводе ее в практическую плоскость речь пока не идет.

Наконец, есть общая, базовая проблема качества государства. Довольно низкого, как мы понимаем. Для народов, которые сохранили догосударственные формы социальной связи – клановые, родоплеменные – разложение государства не катастрофа. Возникают даже некие дополнительные возможности. А вот для этносов в продвинутой фазе цивилизации – т.е., в нашем случае, в основном, для русских и русифицированных – это как раз катастрофа. Те, кто живет вне клановой структуры, нуждается в нормальном суде и полиции. Те, кто живет вне системы координат традиционного общества, нуждается в том, чтобы безотказно работали современные институты социализации – школа, армия, государственная служба и т.д. Т.е. кризис государства – это в т.ч. этническая проблема государствообразующего народа. Пусть и между строк, но понимание этого обстоятельства присутствовало в разговоре, когда шла речь об ощущении незащищенности перед этнической преступностью, которое есть у современного горожанина, или о депопуляции в коренных русских регионах.

В целом, есть ощущение, что власть уже готова обсуждать острые проблемы в сфере национальных отношений и осознает многие из них. Но пока далека от осознания системных решений.

- А решение может быть только системным?

- Наверное, да. В том смысле, что, прежде чем обсуждать меры национальной политики, мы должны решить для себя, политикой чьей нации она является. Сегодня наша власть намерена в очередной раз создавать «новую историческую общность», игнорируя давно сложившуюся историческую общность русской нации. На мой взгляд, национальная политика России будет иметь смысл лишь как политика этой пока непризнанной общности.

-Речь идет, фактически, о выработке национальной идеи?

М.Р.: Ну, как сказать? У каждого исторического народа есть национальная идея-минимум и национальная идея-максимум. Национальная идея-минимум – это идея собственного дома, своего национального государства. Она сейчас для нас наиболее актуальна. А национальная идея-максимум – это представить дом своего народа также и как дом Бога. Это не только русская идея о народе-богоносце. Когда в Москве пишут о «третьем Риме», в Англии пишут о «новом Израиле», во Франции о «христианнейшей» монархии и так далее. Религиозно-окрашенное мессианство характерно для всех амбициозных народов.

Беседовали

Ольга Чернокоз 

Александр Гловели

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Twitter