Говорит Гитлер

Захар Прилепин:

Я буду краток. Когда мне попал в руки этот текст, я сразу решил, что его публикация необходима.

Перед нами интервью, которое даёт Адольф Гитлер. На мой взгляд, крайне убедительное, хотя желающие поспорить наверняка найдутся.

Но так как Гитлер, согласно некоторым историческим данным, покончил жизнь самоубийством, в данном конкретном случае его возможные мысли озвучил некто Алик Кох.

Он уже проводил в своё время подобный спиритический сеанс со Сталиным, и результат тоже был впечатляющим.

Вообще, Алик был против публикации текста. Но так сложилось, что этот текст он мне подарил. А раз подарил — извините. Могу пользоваться подарком как хочу.

И вот я передариваю его читателям.

Далее — слово Алику Коху.

Дорогой Захар!

После того, как я и Борис Минаев провели спиритический сеанс с товарищем Сталиным, к нам обратилось множество уважаемых и не очень людей, которые жестко настаивали на разоблачении, почти буквально повторяя слова председателя акустической комиссии Аркадия Аполлоновича Семплеярова: «Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов».

Нас убеждали: своими спиритическими сеансами вы даете аргументы в руки всяких разных человеконенавистников! Зачем ваш Сталин так убедителен? Почему ему хочется верить? Ну-ка, немедленно прекратите эту чертовщину! Трудящиеся требуют разоблачения!

Под их давлением мы стали задумываться: почему от нас требуют разоблачения. Ведь в том, о чем говорил Сталин в беседе с нами — нет никакой новизны. Большинство из его тезисов изложены в многочисленных «Кратких курсах…» и прочих апологетических произведениях коммунистической эпохи. Так почему же, собранные вместе, они производят такое впечатление на читателя, что он, боясь остаться с ними наедине, требует от нас их «немедленного разоблачения»? Что с ним происходит в эти минуты? Уж не попадает ли он под страшное обаяние этих сталинских тезисов?

И тут вспоминается старая, церковная истина: силен дьявол, мягко и сладко обволакивает он человека, страшной убедительный мощью обладают его, казалось бы, простые и ясные слова. Какого же разоблачения вы от нас, грешных, ждете, если есть только одна сила, которая способна противостоять речам сатаны — это Божье слово. Так же, как зрители театра-варьете думали, что имеют дело с банальным фокусником, а не самим Князем тьмы, так и наш читатель отказывается признать то, что в нашем спиритическом сеансе он столкнулся не с нашими хитроумными софизмами, а лицом к лицу с Вельзевулом.

«….и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…» — гласит «Отче наш». Итак, нужно молить Бога, чтобы укрепил он нашу любовь к ближнему и веру в то, что все люди — братья. Чтобы дал он нам защиту от Врага рода человеческого и тогда можно вкусить от древа познания добра и зла. И чтобы мы сами научились различать, где одно, а где другое. Без непременных разоблачений, сделанных за нас профессиональными толкователями.

В Евангелии сказано: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их». (Матф. 7, 15 — 20).

Вот тебе и простой рецепт: по результатам определять знак, с которым человек пришел в мир. Если плоды хорошие — то плюс. А если плохие — то минус. И нечего ломать голову: «Ах, как убедителен был имярек. Да неважно, что в результате его деятельности убиты миллионы людей. Но ведь его аргументы еще не опровергнуты. Ведь то, за что он боролся и что проповедовал актуально до сих пор!» Таким образом, то, что убиты миллионы — важно. Собственно эти смерти и опровергнули этого лжепророка.

Вот после «Спиритического сеанса с товарищем Сталиным» ты меня спрашивал, а как бы мог в таком сеансе вести себя Гитлер? Я залез в книги и сделал приведенный ниже материал. На мой взгляд, он еще лучше, чем Сталин иллюстрирует тему лжепророка. Фантастическая харизма. Масса убийственных аргументов. Безусловная личная храбрость. Дикая популярность и несомненный организаторский дар. Идеализм и последовательность. А результат — миллионы трупов и разрушенная Европа. Значит — лжепророк. Значит «срубить и бросить в огонь». И все. Без мудрствований и рефлексий.

Вообще, стремление сделать Гитлера аутентичным измучило меня. Эта адская смесь правды, недомолвок, полуправды, невежества и наглой лжи поразительна по своей убедительности. Я давал читать этот материал своим друзьям, все в один голос говорили — не печатай, слишком он у тебя харизматичный и искренний.

Я не собираюсь здесь разоблачать его вранье. Да и его немного. Во всяком случае, сегодня политики используют его гуще и чаще. По сравнению с ними, он — просто правдолюб! Кстати, вот тебе и развлечение на неделю — найди, где Гитлер соврал, и сообщи мне.

Еще раз повторю: истина в том, что «по плодам их, узнаете их»: Гитлер оставил любимую Германию в руинах с 6 миллионами беженцев и 10 миллионами убитых. А значит он, по факту, а не по красивым речам, оказался не только врагом всех, кроме немцев, но и врагом самих немцев, т.е. человеком, который нанес Германии наибольший вред за всю ее историю.

Я, кажется, нашел, в чем его сила. Его сила в нашей нравственной инфантильности. Мы с детства знаем, как дважды два, что люди, призывающие убивать других людей, творят зло, а люди, призывающие любить Родину, творят добро. Но стоит появиться задачке посложнее, как наше моральное чувство «зависает» и выдает какие-то хаотичные сигналы. В этой «серой зоне» и живет вся мировая беспредельщина.

Например, мы не имеем однозначного ответа на вопрос: а что творят люди, которые призывают убивать других людей во имя любви к Родине? И тут вспоминается изречение Самуэля Джонсона, которое любил повторять Лев Толстой: «Патриотизм — это последнее прибежище негодяев».

У человечества нет никаких причин и оправданий для убийства людей. Даже любовь к чему бы то, и кому бы то ни было — не оправдание. А любовь, кстати, вообще не может быть оправданием убийства, иначе это не любовь, а ненависть.

Нужно просто как мантру повторять простую истину на все времена и во всех случаях: людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя, людей убивать нельзя….

Все, кто призывает убивать или убивает людей — преступники. Только тот, кто в это верит — устоит против сладких речей дьявола.

Обнимаю, с дружеским приветом Альфред Кох

P.S. Я посылаю этот материал тебе, поскольку ты его просил. Я думаю, что его не следует печатать или вываливать в интернет. Будет очень много крику, особенно с учетом того, что я — наполовину немец. Впрочем, я его тебе дарю. И ты уже сам решай, что с ним делать. Но, в любом случае, ты должен понимать, что это — не мое, а твое решение.

* * *

— Я бы, г-н Гитлер, начать с самого истока — с родителей. Как вы к ним относились?

— Я их очень любил. Это была обычная австрийская семья. Отец был таможенным чиновником, мать — домохозяйкой. Я ничего не могу рассказать, что не могли бы рассказать миллионы немцев и австрийцев, которые жили в то время. Это была обычная средняя семья со всеми предрассудками.

Отец был таможенный чиновник и мы часто переезжали с места на место. Вот этим мы, наверное, отличались. Я ходил в школу, семья была умеренно набожная. Я не вспомню чего-нибудь специального, особенного. Мой отец Алоиз Гитлер умер в 1903 году, а мать Клара — в 1907-м. Когда началась моя политическая деятельность, они уже умерли.

— А как складывалось с братьями-сестрами? Насколько в семье ценили ваши способности?

— У меня были старшие братья и сестры, но они все умерли детьми. Осталась родная сестра Паула, с ней мы виделись редко, и сводная сестра Ангела. Мы жили вместе — Ангела, ее дочь Гели и я в Мюнхене, пока я не переехал в Берлин. Я ведь практически всю жизнь был холостяком. Кто-то должен был вести хозяйство. Ангела была прекрасной хозяйкой. А Гели я очень любил. Она, к несчастью, покончила с собой. Эта была большая трагедия. Вокруг этого до сих пор много всяких разговоров, вы, наверное, слышали. А что касается моих способностей, то в семье не считалось, что у меня они есть.

— Вы два раза поступали в академию художеств в Вене, но неудачно. Это была могучая страсть к искусству?

— Не мне судить. В молодости я в большей степени эмоционально, а не логически или рационально пытался осмыслить мир. Тогда я был весь погружен мечты, мифы, немецкий эпос, любил природу, очень много гулял, размышлял…

Я почти до самой смерти, даже когда я в 43-м году уехал из Адлерхорста в Вольфшанце, я и там очень много гулял по лесу. Любил природу Восточной Пруссии. Хотя, мне больше нравилась Южная Германия, Австрия, горы. Это же моя родина.

Кстати, когда я поступал в Венскую академию живописи, то оба раза мне экзаменаторы говорили: прекрасные пейзажи, но у вас нет школы для того, чтобы рисовать живую натуру. Но откуда ей взяться, если меня не принимали учиться? Замкнутый круг!

— Вы продавали ваши картины?

— Ерунда! Я, в основном, рисовал открытки. Перед войной это был мой заработок. Правда, не очень большой, я чуть от голода не умер. Они как-то продавались, мне платили, но все это было не то. Политической деятельностью я занялся уже после войны, а тогда мыслей о политической карьере у меня не было. Я был, так и напишите — нищим. Нет, я не был асоциальным человеком, я пытался поступить в высшее учебное заведение, я занимался живописью, но популярным художником я не стал, и выучиться мне не удалось.

— А что вам нравилось в искусстве?

— Я реалист. Эстетически мне близки античность и классицизм. Все модернистские течения мне не нравились. Но я и романтик. Я любил пейзаж. На меня сильное влияние оказал германский эпос, древние предания о рыцарях — Лоэнгрине, Зигфриде….

В литературе у меня специальных пристрастий не было. Как все мальчишки, я зачитывался Карлом Меем, немецкой классикой: Гете. «Страдания молодого Вертера», «Фауст». Шиллер. Позже — писатели-мистики. Потом — тяга к эзотерике, общество «Туле», истории про арийцев, связь с индийским эпосом, — все это мне было очень интересно.

— Вы склонны к мистике? Вы видели какие-то знаки своей судьбы?

— Я не мистик. Меня это увлекало, но не поглощало полностью. Я гораздо больше реалист, чем думают. В 15-18 лет это заставляет работать воображение. Но когда я стал старше, для меня мистика не стала руководством к действию. Кроме того, война очень сильно изменила меня. Там я понял несколько важных вещей. Я понял, что честь — это очень важно и для мужчины и для нации. Нация без чести не имеет будущего. Единственный способ выжить — это защищать свою честь. Второе — я понял, что никакой говорильней не заменить эффект прямого действия. И третье. Вся история — это история борьбы наций, и в ней не может быть компромиссов. Вот пацифисты говорят, что всякая война кончается миром, но на это я возражу, что верно и обратное: всякий мир кончается войной. Поэтому война — это естественное состояние любой нации. Если нация не защищает свои честь и интересы, — то она исчезает. Ее место занимают те, кто в состоянии это делать.

То, что в явном виде мною было сформулировано только в «Майн кампф», зрело еще во время войны. Поначалу, в этом было много романтики. Но в этом было и много реализма. «Окопная правда» была результатом моих наблюдений за людьми на фронте, и вообще за ходом войны. Особенно за ее финалом, трагическим для Германии.

— Вы пошли на войну добровольцем, получили награды, у вас ранения….

— Да, я был храбрый солдат. Но я не хотел служить в австрийской армии, а только в германской. Я считал австрийскую армию того времени сборищем клоунов. Я считал позором служить вместе с венграми, чехами, словаками, которые не хотели воевать.

Мне нравилась армия Фридриха Великого, армия Блюхера, армия Мольтке и Бисмарка. Она разгромила Наполеона, победила австрийцев, вошла в Париж. Эта армия своим духом, историей, порядками, дисциплиной заставляла меня соответствовать ее высокому уровню. Поэтому, как только я добился права служить в германской армии, я сразу пошел. А австрийская армия тогда нигде не победила. Она проигрывала русским, французам, даже итальянцам. Она воевала бездарно! Конечно, очень неожиданно слышать это от австрийского подданного, но, дело в том, что я всегда был пангерманистом.

Мне всегда казалось нелепостью существование, с одной стороны, Германии, а с другой стороны Австро-Венгрии…. Я понимаю, что Бисмарк стремился создать мононациональное государство, а если бы он включил Австро-Венгрию со всеми ее славянами, румынами и венграми в состав Второго рейха, то не было бы эффекта «единой семьи», которого он добивался. А если дать им независимость, то дальнейшая политическая ситуация в Восточной Европе становилась непредсказуемой. Как Россия и Турция отреагировали бы на появление новых государств? Как бы венгры себя повели? Такую неопределенность Бисмарк, конечно, не мог себе позволить. Поэтому для него проще было оставить Австро-Венгрию в покое.

— Германия — относительно молодое государство, которое возникло во многом благодаря политической ситуации второй половины XIX века и Бисмарку…

— Не вполне. Вот знаменитая песня немцев «Deutschland, Deutschland über alles[1]«, сейчас она является гимном ФРГ, а первый куплет ее официально запрещено петь, потому что там есть слова: «Von der Maas bis an die Memel, von der Etsch bis an den Belt»[2]. Вот истинные размеры германского мира! А сейчас об этом говорить запрещено.

Эта песня появилась во время революции 1848 года, как и движение пангерманистов, т.е. задолго до Бисмарка. Стремление к единой Германии возникло во времена Наполеона. И потом эта традиция, не умерла, она продолжилась, а Бисмарк просто поймал эту нить.

В XIX веке стремление к объединению было не только в Германии, но и в Италии. На Балканах шла борьба за создание единой славянской государственности, правда результат был не очень внятным. Кстати, походы Александра II на Балканы — они того же свойства.

— Вы любили Германию, не будучи немцем, вы хотели рисовать, но стали героем войны, а потом — политиком. Сплошные противоречия!

— Лидеры моего масштаба часто бывали инородцами. Тот же Сталин, за которым пошел русский народ, а он ведь был грузин. Или Наполеон, который повел Францию к бесконечной череде побед, будучи корсиканцем. И таких примеров множество.

А что касается меня, то я всегда видел искусственность разделения моего народа на два государства. Мне казалось смешным, когда австрийцы называют себя австрийцами, а не немцами. Да, баварцы называют себя баварцами, пруссаки — пруссаками, саксонцы — саксонцами. Но чтобы вам, российскому гражданину, было понятно, о чем идет речь — представьте, если бы сейчас какие-то русские продолжали называть себя вятичами, кривичами, древлянами и так далее. Понятно, что это давно уже один народ — русский.

То же самое и с немцами. Гайдн, Бах, Бетховен, немецкие писатели — все они спокойно функционировали внутри этой огромной феодальной чересполосицы, и совершенно невозможно определить, чьим писателем был, например, Гете. Или тот же самый Бетховен, который половину жизни прожил в Германии, половину жизни — в Австрии.

Поэтому внутренний протест против такого положения дел, он был внутри нации. Да, я понимаю резоны Бисмарка, но после 19-го года, когда Австрия лишилась всех своих не-немецких территорий, — я не видел причин, почему она не может быть частью Рейха. И в 1938 году 90% населения на плебисците проголосовало за присоединение к Германии. Вспомните тот триумф, с которым я въехал в родную Вену!

— Как вы себе видели вашу судьбу после Первой мировой войны?

— К тому времени я понял, что будущее Германии только в консолидации нации вокруг национальной идеи, вокруг защиты государства и укрепления национального духа. Мы выдвинули лозунг «Кровь и почва», и вокруг этого лозунга формировали наше движение. Мы не хотели допустить прихода к власти коммунистов и марксистов: печальный опыт России был нагляден. На первом этапе, даже до т.н. «пивного путча», это удалось. С помощью, конечно же, генерала Людендорфа, с помощью Гинденбурга, с помощью фрайкора и Густава Носке немецкие ветераны войны не позволили коммунистам захватить власть ни в Гамбурге, ни в Берлине, ни в Мюнхене. Я входил в одну из таких ветеранских организаций, а потом вступил и позже возглавил Национал-социалистическую рабочую партию.

— А какова в тот момент была ее программа?

— Национальная консолидация и строительство нового государства на этой основе. Повторюсь: если находиться в обороне, то рано или поздно проиграешь. За народное счастье нужно биться с врагами нации, с теми, кто отобрал у нее землю, имущество и честь. Значит, первый враг Германии — Польша, второй — Франция.

— То есть это была идея реванша?

— Я не считаю идею «забрать свое» — идеей реванша. Я хотел воссоединения с Восточной Пруссией, получить обратно Верхнюю Силезию, Мемель, Лотарингию, Эльзас. Я хотел выгнать французов из Рура. Ведь они в 1923 году оккупировали Рур[3]. По Версальскому договору Германия должна была платить чудовищные контрибуции и репарации. И однажды Германия просто оказалась не в состоянии заплатить очередной транш и французы ввели войска в Рур, где производилось 50% немецкой стали и добывалось 70% немецкого угля. Фактически, они отобрали у нас всю нашу индустрию. Они занялись прямым государственным грабежом. Просто вывозили немецкое имущество оттуда. Люди начали умирать от голода. Именно тогда фактически началось восстание против французских оккупантов.

Почему у вас в начале тридцатых люди умирали от голода? Потому что Сталин все зерно отобрал у крестьян и продал за границу. То же самое и у нас. Французы вывезли все, включая продовольствие. Люди начали гибнуть. Тогда, кстати говоря, коммунисты объединились с нацистами, вместе создали боевые отряды и фактически начали партизанскую войну. Редчайший случай. И тогда руководители Веймарской республики заявили: мы приостанавливаем выплату контрибуций и репараций. И лишь угроза народного восстания заставила оккупантов сесть за стол переговоров.

Французская армия ушла, а выплаты были пересмотрены. Но даже после этого Германия еще в течении шести лет платила репарации. Дополнительно к тому, что уже было уплачено, она заплатила 16 миллиардов золотых рейхсмарок

Ничего, кроме ненависти и сплочения нации, это не могло принести. Французы сами себе придумали казнь. И они ее получили в 1940-м году. Причем немцы с ними поступили намного гуманнее, чем они с немцами. У них не было голода. На территории Франции не было ни одного восстания.

— А партизанская борьба?

— Чепуха! Вы насмотрелись французского кино. Она была существенно слабее, чем, например, в Италии. Французские заводы работали на нас, крестьяне давали нам продовольствие, все было в порядке. У меня была дивизия из французов в СС! Я думаю, на нас служило столько же французов, сколько у де Голля в его армии.

— А к Польше какие у вас были претензии?

— Территориальные. Это была наша земля. Вот, хотя бы Восточная Силезия. Вновь созданная Польша с 19 года претендовала на нее. Германия обратилась к Англии и Франции с предложением: оставьте нам Восточную Силезию и мы заплатим 30 миллиардов золотых рейхсмарок репараций. Те ответили — проведите там референдум. Какая любовь к демократии!

Референдум, проведенный в 22 году под международным контролем, дал результат: 60% населения были за то, чтобы остаться в составе Германии. Что же сказали эти оплоты народовластия? Решение было следующим: Восточную Силезию отдать полякам, а 30 миллиардов репараций — оставить! Вот цена их приверженности народному волеизъявлению. А уже в следующем году Германия физически не смогла выполнить график платежей и началась оккупация Рура.

В целом, версальская система — это просто комедия! Восточную Пруссию сделали анклавом! Это же насколько нужно не знать немцев, их историю, их самосознание, их честь, чтобы всерьез поверить, что они с этим смиряться!

Когда я уже стал канцлером, у меня к полякам была только одна просьба: дайте построить экстерриториальную дорогу в Восточную Пруссию и в Данциг. Поляки, подталкиваемые англичанами, отказали. Это была главная причина возникновения напряженность между нами.

Да, наша гордость была ущемлена тем, что немецкую землю какие-то дяди из Америки, Лондона и Парижа вдруг решили отдать Польше, но я не ставил вопрос, чтобы ее вернули. Ни по Пруссии, ни по Силезии, ни по Мемелю, или как его потом назвали — Клайпеде, который отдали вдруг, откуда ни возьмись, появившейся Литве.

Я ставил вопрос лишь об экстерриториальной трассе. Ответом была чудовищная пресса в Польше, обещание Англии и Франции включиться в войну, и бесконечные провокации на польско-германской границе, завершившиеся убийством поляками немцев на радиостанции в Гляйвице. Тогда наше терпение лопнуло. Мы начали поход для присоединения исконных немецких земель к Рейху.

В конце концов, Сталин делал то же самое! Да, после революции и гражданской войны Россия потеряла много территорий, но постепенно Сталин восстановил Россию в границах империи. Правда, у него не удался номер с финнами, но это уже его генералы подвели. Но Западную Белоруссию, Западную Украину, Прибалтику и Бессарабию он присоединил. Почему мне нельзя было делать то же самое?

— Сталин — пример отрицательный, извините…

— Сталин, как и я, в этих случаях выражал устремления нации. Поймите — можно говорить о том, что человек ведет себя плохо или группа людей ведет себя плохо. Но для народа не может быть такой оценки. У народа не бывает плохого или хорошего поведения, он ведет себя в соответствии со своими интересами. А я выражал волю народа. Достаточно посмотреть итоги любого плебисцита.

— Европа в начале века пережила первую в своей истории такого рода войну…

— В нее нас втянула Россия: она ведь знала, что у Германии публичный, уже тридцать лет всем известный договор, что в случае агрессии против Австро-Венгрии, Германия встанет на ее защиту. Значит, обостряя отношения с Австро-Венгрией, русские хотели войны именно с Германией. Кайзер уговаривал Николая II остановиться, но русские начали мобилизацию, что фактически, означало начало войны.

— Однако, Германия тоже готовилась к войне, провоцировала других…

— Это выдумки британских историографов! У нас не было колониальных амбиций, т.к. уже двадцать лет как был заключен договор с Британией о разделе сфер влияния в Африке, и делить нам было нечего. Наоборот: балканский кризис, к которому привело убийство эрцгерцога, показал, что англичане, русские, и французы не хотели германского доминирования на Балканах, которое уже сорок лет как существовало.

К сожалению, очень много лжи о том, как началась Первая мировая война. Я убежден, ее спровоцировали англичане, французы и русские, считавшие, что Германия — легкий приз. Почитайте русские газеты того времени. Эти идиоты были уверены, что они через два месяца будут в Берлине, они не знали, что мы можем долго держаться на два фронта.

— Наверное, идея была в другом: заставить вас сесть за стол переговоров…

— Германия не видела у русских стремления к переговорам. Они объявили мобилизацию против Австро-Венгрии без консультаций. Хотя требования австрийцев были просты и понятны. У них убили наследника престола. Ясно, что нити заговора ведут в Белград, как и то, что сербская полиция покрывает убийц. Они попросили включить австрийских следователей в группу по расследованию этого убийства. Ничего сверхъестественного! Нарушение суверенитета Сербии? Черт подери, ради суверенитета бандитов начинать огромную войну? Они и задирались-то лишь потому, что их поддерживала Россия!

— Я не адвокат России, я хочу задать следующий вопрос…

— А я всегда готов выступать адвокатом Германии. В этом и состоит разница между нами.

— Германия пережила тяжелейшую войну. Она только начала оправляться от разрухи, а ваша партия уже предусматривает новую войну….

— Это любимая русская забава — объяснять отсутствие еды разрухой. Вы понимаете, что эти вещи не связаны? Потому что хороший урожай появляется через год после плохого урожая, и ситуация с продовольствием меняется радикально. Мне непонятно, как разрухой можно объяснить отсутствие еды в течение, например, десяти лет?

— Для этого должны функционировать железные дороги, шоссейные дороги…

— Во время Первой мировой войны фактически не было разрушенных городов, железных дорог, т.е. инфраструктура серьезно не пострадала. Мы чаще всего воевали в чистом поле. Тогда еще сохранились прежние представления о ведении войны. И применение артиллерии, применение танков, тем не менее, не приводило к масштабным разрушениям. — Хороший пример, я потом его вспомню.

— Да! Особенно про союзные бомбардировки Гамбурга и Дрездена вспомните. И про Хиросиму с Нагасаки. И про «Вильгельма Гуслоффа», потопленного в Данциге. И про американские ковровые бомбардировки Вьетнама, миллион убитых русскими афганцев….

Но, вернемся к разрухе. Итак: не было разрухи! И голод в Германии случился не из-за неурожая или разрухи, а из-за того, что всю еду забрали французы. А немецкая армия была распущена и не могла защитить народ.

— Вот Рур, где из-за французов начался голод. А что же остальная Германия?

— В Руре было прямое французское управление. Но голод был везде, т.к. репарации платила вся Германия. И движение против оккупации Рура — это было восстание по всей Германии. Но враги были только в Руре. Вот баварец — против кого он должен был выступать? Там не было оккупантов. Если бы они появились, их бы зарезали.

То восстание, которое мы подняли в Мюнхене вместе с генералом Людендорфом (т.н. «пивной путч») было направлено против берлинского правительства, которое проводило политику соглашательства, вместо того, чтобы возглавить народное восстание.

Дальше. Почему я закладывал в программу партии будущую войну? Это просто. Я ее не закладывал. Участие в восстании 23-го года не было программным для нас. Просто мы поняли, что мы должны быть вместе с народом. Я же всегда был готов использовать минимальный шанс на мирное решение. Но история такого шанса Германии не дала.

Нет, я не голубь мира. Я знал, что разговаривать о возврате наших земель, можно только с позиции силы. Но я и не ястреб. Однако, если бы у нас не было сильной армии, национальной консолидации, и четких принципов, нас не стали бы слушать. Если бы мы не дали ясно понять, что мы все равно своего добьемся, то мы бы не получили ни Судеты, ни Чехию, не воссоединились бы с Австрией….

Да, я развивал армию, но я ни в 23 ни в 33 году не говорил, что нам нужно воевать. Я говорил, что нам нужно возродить экономику, поднять уровень жизни, отменить все ограничения на вооружение. И только тогда быть готовым к возможной войне. Быть готовым к войне и призывать к войне — это не одно и то же. Это ложь, что я голодный народ призывал к войне. Я сначала его накормил, одел, обул. У нас уровень жизни начал снижаться только в 43 году. Только тогда немцы ощутили, что они воюют.

— Да, я много раз слышал про гитлеровское экономическое чудо.

— Я пришел к власти в 33 году, когда безработица была 40% и наступила полная деморализация нации. Ведь самый сильный кризис и депрессия были в Германии. С 29-го по 33 год — это было сплошная катастрофа: дикая инфляция, падение производства. А в тридцатых годах рост был только у меня и у Сталина, больше ни у кого.

У Сталина рост был потому, что он всех людей загнал в лагеря. Они стали рабами. А я никого не посадил в тюрьму! Я репрессировал граждан Рейха в сто раз меньше, чем Сталин репрессировал своих граждан. У меня немцы все строили добровольно.

— Но момент насилия и в вашем экономическом чуде присутствует.

— Какое насилие? Еврейские магазины? Банки? Перестаньте! С точки зрения рабочих мест и инвестиций в реальный сектор это ноль! Вы же знаете, что евреи никогда в реальном секторе по-настоящему не присутствовали. Они все были журналисты, юристы, торговцы, банкиры…

Не сравнивайте нашу ограниченную и точечную национализацию с тем тотальным грабежом, который был в России после революции, и который лишь по недоразумению назван национализацией.

Это никак не сказалась на экономическом росте Германии. Я уверен, что именно консолидация нации послужила источником германского экономического чуда. Она стала причиной и эрхардовского экономического чуда.

А вот Сталин поссорил нацию. Столкнул лбами родных братьев, отца с сыном, мать с дочерью. Он разделил ее на классы, он постоянно стравливал людей друг с другом, он людей одной крови делал врагами. И это, в итоге, убило русскую нацию. И поэтому у вас до сих пор порядка нет. Потому что у вас нация все еще ищет врагов в самой себе.

А я немцам сказал простую вещь: вы все братья! Вы все одна семья. И католик, и протестант, и рабочий, и крестьянин, и ремесленник и фабрикант. Если вы не будете любить друг друга, никто — ни французы, ни англичане, ни русские, ни поляки вас не полюбят. И вы должны держаться единой семьей во враждебном мире. Я так воспитывал свою молодежь, армию, я так воспитывал всех немцев, не разбирая, кто лучше, кто хуже.

И они поверили мне. Они за гроши строили дороги, по которым сейчас все ездят и восхищаются. Они построили жилье, в котором до сих пор живут миллионы немцев, даже после разрушений, нанесенных союзной авиацией.

И после Второй мировой войны они все равно верят в то, что они единая нация. Они возродили великую Германию, и сегодня это локомотив Европы, и вся экономика европейского сообщества стоит на немецкой экономике. Это же мастерская мира! Германия сейчас экспортирует больше, чем Соединенные Штаты!

Итак, я объяснил немцам эти простые истины, и у меня получилось! А вы до сих пор все ищете врагов внутри себя.

— А у вас кто был враг?

— Инородцы! А у вас больше всего пострадали русские, а среди русских — их сердцевина: крестьянство.

— А как же коммунисты?

— Коммунисты и евреи — для меня синонимы!

— Мало было немцев-коммунистов?

— Если бы у Сталина не было Коминтерна, я бы и коммунистов не трогал. Это же была пятая колонна, которая выполняла указания из Москвы. Ведь если бы они были самостоятельными, они бы создали коалицию с социал-демократами в 33-ем году. Наверняка к ним бы примкнул кто-нибудь из центристов. И сформировали бы правительство большинства. Кто им запретил это делать?

— Наверное, Сталин…

— — Вот! Значит, тысячи коммунистов — это шпионы, коллаборационисты.

— Значит, вы оправдываете ссылку ваших соплеменников из Поволжья в Казахстан…

— Безусловно! Простой пример: когда мы вступали на территорию какой-нибудь страны, мы первых делом искали местных немцев или полукровок. Они с радостью и охотно нам помогали и почти всегда были основой местной администрации, которую мы формировали. Осечек почти не было. И это неудивительно — ведь это наши братья помогали нам.

А сталинские еврейские агитаторы на первых порах были убеждены, что стоит только до немецкого солдата или немецкого рабочего, крестьянина или инженера довести идеи т.н. «пролетарского интернационализма», так сразу классовая солидарность взыграет в нем и он обратит оружие против своих эксплуататоров, т.е. офицеров, государственных чиновников и работодателей.

У Сталина ничего не вышло. Ни разу. Эти все его теории — выдумка извращенного мозга. Никто не пошел против своих братьев.

Вот и судите сами, кто был прав, а кто — нет.

— Зачем вести мир к таким вещам, когда страдают, гибнут миллионы людей?

— Я не начинал этой войны! Сколько раз я выдвигал широкомасштабные мирные инициативы! Вот главные из них:

17 мая 1933 мы предложили: «Германия совершенно готова расформировать всю свою военную машину и уничтожить малое количество остающегося ей по Версалю оружия, если соседние страны сделают то же самое». Никакой реакции. Ни от Англии, ни от Франции, ни от СССР.

14 октября 1933 был выдвинут т.н. «План Гитлера»: «Вооруженные государства обязуются не увеличивать вооружения за пределы существующего уровня. Германия придерживается этого соглашения. Европейские нации гарантируют друг другу безоговорочный мир заключением договоров о ненападении». Никакой реакции. В прессе Англии, Франции и СССР меня по-прежнему называют милитаристом и агрессивным выскочкой.

21 мая 1935 мы официально выступили с предложением: «Германия объявляет себя готовой согласиться на любое ограничение калибра артиллерии, линейных кораблей, крейсеров и торпедных лодок. Также немецкое Правительство готово принять любое международное ограничение размера военных кораблей. И, наконец, готово согласиться на ограничение тоннажа субмарин, или на их полную отмену в случае международного соглашения». Никакой реакции. Все страны форсируют программу строительства военного флота.

3 марта 1936 мы выдвинули предложение о подписании пакта о всеобщем мире в Европе. И в тот же день — предложение о созыве конференции с целью запрета некоторых видов вооружений (газ, пули дум-дум и пр).

Наконец, после многолетних усилий, 18 июня 1935 года было подписано военно-морское с Великобританией.

30 сентября 1938 был совершен поистине прорыв: Германия, Великобритания, Франция и Италия подписали Мюнхенские соглашения, которые мы считали прообразом европейской системы безопасности.

Но едва Чемберлен вернулся домой, он тут же призвал к перевооружению в значительном масштабе, и Великобритания начала переговоры о сепаратном военном союзе с СССР, а Польше, Румынии, Греции и Турции предоставила гарантии вступления в войну на их стороне, в случае агрессии против них, что противоречило конструкции коллективной безопасности и выхолащивало Мюнхенские соглашения.

6 декабря, 1938, развивая мюнхенский мирный процесс, мы подписали соглашение о мире с Францией. 23 августа 1939 мы подписали пакт о ненападении с СССР. 6 октября 1939 мы в очередной раз выдвинули предложения о мире в Европе.

Наконец все лето и начало осени 40-го, когда англичане уже бомбили Берлин, я призывал к выдержке и не посылал Люфтваффе на Альбион. А к англичанам я обращался с призывом о мире. Апофеозом моего стремления к миру была посылка моего друга, Рудольфа Гесса в Англию для мирных переговоров. Итог вы знаете: все мои попытки добиться мира потерпели фиаско.

— Шелленберг пишет, что в 40 году вы предлагаете Сталину союз, а в 41 нападаете на него. Что это — лицемерие, обман, или что-то другое?

— Как вы думаете, Шелленберг, после войны, был свободен в изложении своего мнения? Или цензура со стороны союзников существовала? И потом, даже если эту книгу он написал, для какого-то западного издательства, как вы считаете, если бы в ней содержались факты, которые бросают тень на Советы, она была бы издана в СССР?

Скажу банальность: историю пишут победители. Мои генералы, после войны, когда они были в плену у русских и преподавали в русской Академии Генерального штаба, написали мемуары. Если верить этим мемуарам, они не выиграли ни одной битвы! Русские генералы всегда были сильнее их. Немецкие же генералы все время ошибались, делали глупости, не успевали за противником и т.д.

Грош цена этим мемуарам! Вот вы возьмите эту книжку и внимательно посмотрите. Я сделал в 40-м году Сталину предложение союза. Чушь! Какой мне смысл делать предложение союза, если он к тому времени он был? Более того, наша дружба и наш союз был скреплен кровью! Ведь начиная с 17 сентября, Красная Армия вместе с вермахтом участвовала в боевых действиях против Польши. Тогда-то и были взяты в плен те самые польские офицеры, которые были впоследстви

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Telegram