ВЛКСМ

Я их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только.

Евгений Шварц, «Дракон»

На днях у нас отмечали знаменательную дату. По стране шли торжества, да какие. Пять тысяч человек собрались в одном только Кремлёвском дворце съездов. Там-то, конечно, сгужевались самые сливочки, самая пеночка — под пение Лещенко и Толкуновой они отмечали 90-летие одной интересной организации.

Интересной хотя бы тем, что в ней состояло подавляющее большинство населения нашей страны — старших, разумеется, возрастов.

Речь идёт о так называемом «комсомоле», он же Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи. Которому я и собираюсь посвятить эту статью.

Конечно, я не претендую на то, чтобы охватить и проанализировать все исторические обстоятельства, связанные с этой организацией. Куда там. То, что вы прочтёте дальше — это так, посильные соображения разрозненные впечатления, по большей части личные, чуть сдобренные общедоступным справочным материалом, чтобы лишний раз не гуглить.

История этой организации, как она представляется большинству его членов, приблизительно такова. Когда-то комсомол делал что-то полезное и даже героическое — в памяти всплывают какие-то песни про «комсомольцев-добровольцев» и прочее. В войну, кажется, комсомольцы воевали и партизанили (за что в сорок пятом организация была награждена Орденом Ленина). Дальше… дальше… дальше вроде бы была целина… где та целина располагалась географически и что это такое вообще, сейчас мало кто помнит, но слово осталось: целина. Комсомольцы ездили на целину, вот. Чем с целиной дело кончилось, неясно — это, кстати, относится к большинству советских проектов (например, чем завершился план ГОЭЛРО, какая от него была польза, кто помнит?) Что до комсомола, то в семидесятые вроде бы стали строить БАМ (у людей постарше отпечаталось — «всесоюзная комсомольская стройка»), и вот про него точно известно — всё слиплось. А дальше начались кооперативы.

Личный опыт пребывания в комсомоле у большинства тоже примерно одинаковый. В седьмом-восьмом классе вступление, у кого добровольное, у кого — добровольно-принудительное. Заставляли делать какие-то скучные гадости, типа ходить на собрания и стричься коротко. Значок выдавали, но его никто не носил, разве что под большим нажимом. Ещё слова — взнос две копейки (как позвонить по телефону-автомату), учётная карточка, райком, выговор, стройотряд, собрание, ленинская комната, портвейн, перепихон. Вроде всё.

Это, конечно, взгляд варварский и наверняка неверный. Ну, давайте разбираться.

Итак, комсомол. Днём рождения официально считается первый Всероссийский съезд союзов рабочей и крестьянской молодежи, который прошел 29 октября 1918 года. Тогда была создана организация, именуемая Российский КСМ, РКСМ. Кто был её настоящим создателем, до сих пор неясно. Указывают на некоего Лазаря Щацкина («из еврейской интеллигенции», с удовольствием добавляют записные шнобелеразоблачители, в данном случае, впрочем, не столь уж неправые) — который, дескать, и придумал идею. В других источниках указываются иные корни — например, англо-американские, скаутские. Честно говоря, чёрт их разберёт.

Интереснее другое: зачем, собственно, советской власти — взрослой и серьёзной — понадобилось «организовывать молодёжь»? Конечно, желание держать под присмотром все группы населения понятно, понятно и то, что от молодёжи красные вожди имели основания ожидать неприятностей: уж они-то знали, насколько податливы русские юноши на всяческий дурной идеализм. Однако эта задача решалась партийным призывом: не было ничего сложного в том, чтобы своевременно впрыскивать в вены партии молодую кровь. Что для выпасания беспартийной и полупартийной молодёжи, на то был традиционный набор средств — спорт, военная подготовка, футбольный фанатизм, танцы-шманцы, кружки-секции. В раннем СССР всё это было и исправно работало: тот же Осоавиахим, например, был настоящим монстром, как и наследник его ДОСААФ. И тем не менее, к концу «совка» физкультура и спорт превратились, по сути, во что-то полуоппозиционное, с танцами-шманцами организованно боролись, вообще всякое хоть сколько-нибудь осмысленное дело, связанное с молодёжью, давилось и курощалось — а непонятно зачем существующий и чем занимающийся комсомол только жирел и наливался соками. Сейчас нами правят люди, вышедшие из руководящего состава этой организации. Впрочем, почему вышедшие — они, в общем-то, из неё и не выписывались… Но это уже в сторону.

Итак, зачем?

Начнём с имени: nomen est omen. В отличии от множества других советизмов, это слово как-то очень гладко легло в язык, заполнив там какую-то лакуну. Ещё лучше слово «комсомолец»: оно очень напоминает слово «богомолец» — почему и прижилось. Получалось, правда, что «комсомолец» — это молящийся какому-то эрьзяцкому идолу, «Комсе». В относительно цивилизованные восьмидесятые появились и другие расшифровки — например, один мой вольнодумный знакомый, знавший немного английский, озвучивал аббревиатуру ВЛКСМ как Welcome, SM. Но это была уже экзотика, игра словами — а вот родная «Комса», которой молились, это было корневое.

Намеченная здесь связь с религиозной тематикой отнюдь не случайна. На заре соввласти комсомол — или просто «комса», это слово помнил ещё мой дед — был чем-то вроде радикальной секты. Туда уходили, отрекаясь от Бога и родителей, в самом буквальном смысле. Причины отречения были разные — от тупой податливости на замануху и вплоть до светлых побуждений в стиле «я маленький Ванюша, я очень добрый весь, мне хоцца всему миру пользительность принесть». Так или иначе, от комсомольца требовалось предательство: предательство как своего народа, своих предков, своих родителей, и обязательно веры их — условием вступления в красные ячейки был прежде всего жёсткий атеизм, подтверждаемый делом. Точнее, безбожие, в прямом смысле слова — понимаемое как «борьба с религиозными предрассудками». Комсомольцы были без креста — это было conditio sine qua non.

Сейчас нам не вполне понятно, почему такое значение придавалось именно атеизму. Мы привыкли считать религию частным делом. Однако в тогдашних условиях, когда бытовая нравственность и социальные связи были жёстко завязаны на веру в Бога, атеизм был восстанием не столько против неба, сколько против вполне земных вещей — прежде всего установившихся порядков, того соединения иерархии и солидарности, которое держало русский мир. Этот мир большевикам нужно было уничтожить, причём не извне, а изнутри — разрушив самые основания.

Поэтому первой жертвой комсы было русское православие — а точнее, благочестие, то бишь, попросту, народная нравственность, основанная на почитании «образа Божьего в человеке».

Именно на сколиозные плечики красных дьяволят была возложена основная антирелигиозная, безбожническая работа, особенно на селе: комсомольцы ломали церкви, травили священнослужителей, творили разнообразные кощунства и скверноты. Расчёт на дурную молодь был верен: похабничать — дело молодое, люди постарше всё-таки имели понятие о некоторых вещах, даже «партейные», молодые же пёрли дуром за коноводами. Поэтому в весёлые двадцатые костры из икон устраивала именно комса.

Впрочем, комсомольцев предпочитали использовать не для грязной работы как таковой (на то были взрослые дяди), а по большей части в паскудной роли застрельщиков таких мероприятий — они не столько злодействовали сами, сколько создавали поводы, обычно всё теми же хулиганскими методами. Дух лихоты — «Бога нет, живём однова» — захватывал и даже дарил вдохновение: комсомольцы отличались своего рода креативностью. Комсомольцы были неистощимы на весёлые придумки и каверзы.

Взять то же разрушение церквей. Вот, например, мой дед — детдомовец, с комсой водившийся, хотя и не вступивший в ряды по какому-то инстинктивному чувству (в партию он не пошёл уже сознательно) — рассказывал, как в селе Тарутино, откуда он родом, решено было сломать церковку: их было две, одну коммунисты сочли излишней. Для этого желательна была какая-то формальная причина, красный волк предпочитал соблюдать законный вид и толк — то есть не только разбойничать, а ещё и изображать законность. Местная комъячейка получила соответствующее задание и через некоторое время выдала креатив: ночью комсомольцы чёрной краской нарисовали на обречённой церквушке «трещины». На следующий же день из Москвы приехала комиссия, посмотрела на эту потёмкинскую работу наоборот и подписала разрешение на снос ветхого здания… Впоследствии, в девяностые, другие комсомольцы рисовали трещины на карте СССР — и заокеанская комиссия тоже подписала акт о ликвидации. Но это было потом.

Комсомольцы сыграли заметную роль в коллективизации и раскулачивании — одном из самых гнусных преступлений соввласти. Им и здесь была отведена роль исполнителей особо грязной работы, а наипервейше — иудышей, пятой колонны, науськивателей и доносителей. Они выдавали «кулаков, прячущих зерно», наводили коммунистов на справных крестьян, сообщали куда надо о недовольстве. Героем того времени, образцом для подражания и примером юношеству стал пресловутый Павлик Морозов — не комсомолец, правда, пионер, но в данном случае разницы никакой. Для любителей исторической истины добавлю: для нас в данном случае совершенно неважно, был ли мальчик вообще. Важно, что его имя было прославлено, выпето в песнях (была даже опера), присвоено «заводам-пароходам», а Эйзенштейн делал по истории Павлика «Бежин Луг» (о каковом утраченном шедевре до сих пор плачут киноманы). В общем, советской молодёжи очень наглядно показали, делать жизнь с кого.

Неудивительно, что комса пользовалась на селе всеобщей ненавистью, умеряемой только страхом — краснокурвую ражую шпану, куражащуются над отцами и роднёй, вырастивей их себе на горе, защищали штыки карателей. Но средства находились. Не один активист отправился в вечное пламя, попив молочка с толчёным стеклом или покушав грибочков не того посола. Опять же, дедушка мой однажды отведал зайчатинки в сметане, которой его с товарищами угощали ревизуемые немцы-хуторяне, намеченные к раскулачке. Дед выжил, остальные померли: аккуратные хозяева зарядили сметанку стихнином… Когда же крестьяне поднимались сколько-нибудь всерьёз — а по стране полыхало куда дольше, чем мы думаем — то без расправы над комсой не обходилось.

В тридцатые комсомольцев впервые попытались припрячь к делу — соввласть приступила к индустриализации. Воздержимся от рассуждений о её цене и методах: понятно, что советская картинка — в которой СССР за первую же пятилетку вылез на третье место в мире по экономической мощи — сфальсифицирована, но и картинка антисоветская — в которой советская экономика стояла исключительно на труде заключённых — тоже не проходит факт-чекинг. Что-то, конечно, было построено — а вот что и как, тема очень отдельная.

Что же касается комсомола, то и здесь он использовался в основном для производства всяких эффектов, в основном вредительского свойства. Взять, например, так называемое стахановское движение: не будучи формально полностью комсомольским делом, оно проводилось в жизнь абсолютно комсомольскими методами. Сейчас уже известно, как именно и какими способами был поставлен — в театральном смысле слова — знаменитый рекорд. Тогда люди тоже были не безголовые и понимали, что это спектакль. Но дальше этот спектакль стали ставить на всю страну — и именно комсомольцы приняли в этом самое горячее участие. Однако не стоит забывать, зачем и для чего это делалось. Рекорды использовались коммунистами как обоснование для увеличения норм выработки — то есть, попросту, для того, чтобы заставлять измученных людей работать больше. Вспомним церковь, разукрашенную трещинами, и быстро приехавшую комиссию: тот же почерк.

Путь от Морозова к Стаханову, пожалуй, можно охарактеризовать как своего рода нравственный прогресс — «павлики» предавали и губили отцов и матерей, а стахановцы всего лишь подставляли товарищей.

Зато в конце тридцатых, когда понадобилось всенародное осуждение разного рода разоблачённых уклонистов, троцкистов, врагов народа и кого там ещё, комсомол вместе с партией блестяще справился. На эту тему понаписано достаточно, так что не буду углубляться. Это тот случай, когда все хороши, и трудно сочувствовать хоть одной из сторон. Того же Лазаря Щацкина пустили в расход в тридцать седьмом — под визг и улюлюканье красной молодёжи.

Отдельная строка — военные подвиги комсомола и комсомольцев. Были, были комсомольцы, совершавшие самые что ни на есть настоящие подвиги. Многие погибли героической и страшной смертью. Хотя, если уж на то пошло: не будь никакого комсомола и случись та война, эти люди сделали бы то же самое. И воевали они за Родину, как понимали: кто за русскую землю, а кто и за советскую. Этого мы давайте разбирать не будем (касаться этой темы без нужды не хочется). Но уж не за райком-горком и учётную карточку они жизни отдавали, как бы потом не записывали комсомольские вожаки массовый героизм себе лично и как бы не награждали друг друга за мудрое окормление масс.

Кстати о наградах. Того факта, что членство в партии и комсомольский билет резко повышали вероятность признания подвигов и заслуг, ни один фронтовик не отрицает. Александр Зиновьев вообще писал, что большая часть военных наград досталась людям, ни к каким подвигам не причастным — не по какой-то даже злой воле начальства, а в силу самого устройства системы. Я об этом судить не берусь. Опять же могу только сослаться на рассказы родственников. Покойная сестра моей бабушки — фронтовичка с настоящим иконостасом на груди (не знаю, была ли она в комсомоле, скорее всего, была) — в своё время чуть не поимела крупные неприятности, потому как в пятидесятом, что-ли, году, наивно поинтересовалась происхождением одной награды у местного комсомольского руководилы: тот, помимо прочего, нацепил на себя медаль, даваемую за что-то конкретное, что не согласовывалось с известными фактами его биографии. Слава Богу, бабушкину сестру вовремя вразумили старшие товарищи, посоветовав держать язык за зубами — правдоискательство во все времена было делом наказуемым, а тогда и подавно.

Опять же, отдельная тема — целина и участие комсомола в этом неоднозначном мероприятии. Сейчас целинную эпопею принято ритуально проклинать — поскольку «всем типа известно», что ни к чему хорошему это не привело, только экологию попортили. Ну да, экологию попортили, и в конце концов это аукнулось. Однако рекордный урожай пятьдесят шестого года был наполовину собран с целинных земель, да и потом без целинного хлеба советский народ жил бы куда хуже и беднее. Это был как раз тот случай, когда энтузиазм советского народа имел место быть и был даже оправдан: люди ехали пахать и строить то, что было нужно, в общем-то, им самим. И при всех приплясках, попевках, стахановщине и прочей пакости целинную эпопею можно хоть как-то записать комсомолу — который и в самом деле принял в этом деле горячее участие — в плюс, пусть и с длиннющей чередой минусов.

Так это воспринималось, насколько можно понять из нынешнего времени, и в ту пору. Многие надеялись, что комсомол продемонстрировал, так сказать, созидательные потенции. И в самом деле — от былого советско-хулиганского куража у нового поколения комсомольцев осталась только бытовая непритязательность и умение бегать стаей — из которого, как надеялись люди консервативного склада, может развиться умение ходить строем. Другие начали бить тревогу по поводу «забюрократизированности» и махать всякими советскими жупелами.

На самом же деле комсомол всего лишь проходил очередную стадию своей эволюции. Более того, он, наконец, нашёл своё подлинное предназначение.

Сейчас, наверное, читатель подумает, что я хочу сказать очередую гадость — хотя, видит Бог, двумя абзацами выше я искренне пытался вспомнить хоть что-то хорошее, с комсомолом связанное. На самом деле, конечно, не следует перебирать с негативом, даже если история из него только и состоит. Поэтому умолчу о печальной эпопее БАМа, ни словом не упомяну роль комсомола в событиях восьмидесятых, и даже оставлю без внимания коммерчески-воровайскую сторону этих событий. Кому надо, тот и так помнит и рыжковское постановление, и советский безнал, и ленинские комнаты, заставленные компьютерами, и как на принтерах делали печати, и многое, многое другое, из чего потом сложилось то, что мы почему-то называем экономикой. Пусть другие вспомнят всё, я об этом писать не собираюсь, хотя тут можно было бы оттоптаться по полной. Нет, я лучше напишу о главном. Об основном, всем известном, и наименее замечаемом.

Сейчас многие говорят, что комсомол был полезен, так как «ребят надо было как-то занять», вот комсомол это и делал. Мало кому приходит в голову, насколько чудовищна и отвратна сама эта мысль — что людей надо «занимать». Жизнь у человека одна. Ею можно пожертвовать во имя чего-то большего — хотя на счёт того, во имя чего именно, существуют разные мнения, но это хотя бы понятно. Но сама мысль о том, что какой-то кусок жизни можно и нужно набивать мякиной, тряпьём, дерьмом, то есть занимать — могла появиться только в очень специальном уме. Конкретно — при подходе к людям как к недорогим механизмам, нужным в производственных целях. Механизм в свободном состоянии желательно вообще выключать, чтобы не жрал энергию. В идеальном социалистическом обществе люди после работы должны бы сразу же засыпать — желательно прямо у станков. Советских людей всё-таки возили до «спального района» — но подход был тот самый.

Но тут мы должны поправиться. «Занимать молодых» — да, над этим работали, но нет, не в этом была истинная задача ВЛКСМ. То есть было и это — например, комсомолу была отдана область контроля над всяческим «развлечением». Но настоящая цель была иной.

Комсомол успешно прививал людям отвращение ко всем формам общественной жизни.

Сейчас многие недоумевают — зачем, для чего нужны были все эти отвратительные, унылые и пустые комсомольские ритуалы? Зачем заставляли сидеть на собраниях, вести какую-то невыразимо гнусную «общественную работу», и так далее? Людям невдомёк, что целью было как раз привитие стойкого отвращения от любой общественной работы, от коллективизма, от собраний. Людей сознательно отваживали от всего этого, прививая ненависть даже к этим словам — «собрание», «общественная работа», «политика». Всё это и должно было быть гнусным и унылым, в этом и состояла цель — выработать устойчивую аллергию на такие вещи. Человек, прошедший комсомол, начинает инстинктивно избегать любых собраний, любых общественных поручений, любых знамён и вообще всего, что связано с общественной жизнью.

Чего советская власть и хотела. Чтобы все сидели дома и никогда-никогда не собирались за иными целями, кроме как сожрать салатик под водочку.

Я не думаю, что это было специально так задумано. Скорее всего, естественное разложение комсомола шло своим чередом. Но в какой-то момент кому-то пришло в голову, что происходящее, пожалуй, имеет свои плюсы. В самом деле, протестная активность среди молодёжи, её интерес к политике, попытки объединяться для каких-нибудь дел — всё это начало сходить на нет. Поскольку же «спальная» идеология к тому времени была вполне осознана и принята, всё, что на неё работало, получало зелёную улицу.

Итак, комсомолу доверили играть очередной спектакль — и весьма ответственный. Осовеченным русским нужно было отбить социальные навыки. Надо было сделать так, чтобы люди с темпераментом общественного активиста не могли пройти мимо комсомола — а там у них было две дороги: разочароваться во всём и полюбить водочку, или перековаться в железного пидора без страха и упрёка (с) Веничка Ерофеев), то есть «сделать космосольскую карьеру».

Сейчас мне скажут, что «всё это перегибы», и «было же и хорошее». Кто-то вспомнит отряд ДНД, кто-то – спортивную секцию, кто-то – концерт, организованный этим самым комсомолом и никем иным. Ну да, всё это было – хотя со временем становилось всё меньше. Крантик прикручивали, народ прискучивали. Ибо разрешённая активность «на подышать» была нужна только для того, чтобы тем вернее проводить базовую работу – массовую десоциализацию.

На это тоже можно сказать, что я безбожно преувеличиваю. Ну в самом деле, какие ужасы. Ну, пыльная ленинская комната, ну, транспаранты в подсобке, ну, собрание, на котором клюёшь носом, ну, противная рожа комсорга… Чё такого-то? В конце концов, это же не «кегебе», которое и в самом деле хватало за жабры в случае несанкционированной общественной активности.

Ну да, ну да. От общественной жизни отвращали всеми способами: начиная с искусственно организованных очередей и кончая «кровавой гебнёй», которая тогда вполне серьёзно занималась даже пионерскими кружками, если вдруг поступал какой сигнал. Но все эти способы десоциализации человека не могли сделать именно того, что делал комсомол. Они не могли внушить именно отвращения. Запугать, запутать, измотать, утомить, отвлечь, наконец – на это были средства. Но наглядно показать, что всякое «собрание» есть мерзотина, что всякая «общественная инициатива» несёт лишь вред и докуку, что само слово «участие» - гадко… О, тут комсомол был вне конкуренции. Почему через него и перекачивали всех: каждый должен был получить свою прививочку.

Конечно, это не касалось руководящего состава. Этим скучать было некогда. Много времени отнимало перераспределение попадающих в лапки комсомольских богов и богинь материальных благ (поначалу мелких), отсечение от этих благ всех остальных, а также поддержание всеобщего духа уныния, рабства и взаимной ненависти. На них же возлагался присмотр по части рабских работ и повинностей, возложенных на молодых — скажем, по части «поездок на овощебазы» и прочие гнусности. Комсомол же «следил за нравственностью» — кто помнит, о чём я, тот знает. Также важным было своевременное выявление и пресечение любых инициатив — некоторые глупые ребятишки, втащенные в ряды ВЛКСМ, думали, что раз они состоят в молодёжной организации, то нужно делать что-то полезное… В общем, хлопот полон рот.

Опять же, позвольте мне опустить специфическую тему, касающуюся увеселений высокопоставленной комсы. Об этом — «про водку и сиськи» — уже отписались все неленивые. Я, честно говоря, всего этого не видел, со свечкой не стоял и за ноги не держал. Меня абсолютно не интересует облико морале комсомольских активистов. Я не люблю их не за это.

Отдадим даже им должное. Эти люди, пройдя через комсомольский ад, учились некоторым базовым вещам, связанным с управлением людьми. Но одновременно им инсталлировался специфический комсомольский цинизм — ведущий начало со времён комсы. В этой структуре просто невозможно было работать, не презирая при этом товарищей, сверстников, старших, и народ вообще. Это отражалось даже на лицах. Известное дело — человек, пошедший «туда», через некоторое время приобретал характерную комсомольскую физиономию, удивительно полно описываемую выражением «морда просит кирпича». Нынешние олигархи, эффективные менеджеры, чиновники верхнего уровня, и прочие плодожорки были выкормлены именно комсомолом — достаточно посмотреть на их заполированные наглостью торцы.

Кстати сказать: этих людей совершенно напрасно обвиняют в «предательстве». Не то чтобы они его не совершали — но ведь организация, в которой они состояли, и была создана как организация предателей. Первые комсомольцы швыряли на пол крестики, а последние жгли перед камерой партбилеты — но ведь это один и тот же жест. Крот истории поцеловал себя в жопу.

В заключение. Демонизировать поздний комсомол — глупо и смешно. Как и вообще всё советское. Антисоветизм нынешнего разлива — особенно казённый — глуп, подл и лжив ан масс. В т.ч. и потому, что самим своим существованием не позволяет даже сформулировать настоящие претензии к «совку». Которые, кстати, и сейчас никуда не делись. Ибо почти всё плохое, что можно и нужно сказать про СССР, следует сказать и про теперешнюю «эрефию». Как правило, помножив на десять: нынешние кремлёвские молодёжки — это, согласитесь, та ещё благоухань. Но всё-таки не стоит забывать, зачем и для чего делались те или иные вещи.

Комсомол создавался как один из механизмов уничтожения русского общества — не единственным, даже не первым, но одним из важных. Таковым он и остался до конца, в полной мере выполнив свою задачу. И теперь тем, кто пытается восстанавливать русское гражданское общество, приходится иметь дело с искалеченными людьми. У которых отбиты, как почки, базовые социальные инстинкты.

Что ж. С праздничком вас, дорогие товарищи.

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
  • Самое читаемое
  • Все за сегодня
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Telegram