Русская культура или глокая куздра?

В последние несколько лет меня не оставляет одна мучительная мысль. Я считаю: она настолько важна, что требует коллективного осмысления.

Тезис таков:

Русская самоидентификация может сложиться на основе русской культуры. Но русская самоидентификация может сложиться и вне русской культуры.

Дальнейшая судьба русского народа и России зависит — именно от этой развилки. От этой точки бифуркации, как принято говорить у синергетиков и семиотиков.

Это утверждение необходимо объяснить, потому что оно звучит очень странно. Как, каким образом национальная самоидентификация может сложиться вне соответствующей национальной культуры? Что за нелепица?

Действительно это смотрится нелепицей — с точки зрения классических (европейских — по своей модели) нациостроительств а-ля XIX век.

Возьмём каких-нибудь чехов в Австро-Венгрии. Поскольку чехи в империи Габсбургов — угнетённая нация, из имперского центра (из Вены) на периферию (в Чехию) идёт мощнейшая экспансия немецкой (и немецкоязычной) культуры, сопровождаемая сакраментальным мотивом: «Да какая ещё, бугага, «самобытная культурка» возможна у этих тупых крестьян?».

В ответ чешские националисты провозглашают: «Построим реальную культуру на родном языке, не хуже чем у немцев-англичан-французов; даёшь чешские университеты с обучением на чешском языке, даёшь национальную чешскую литературу, чешский театр, чешскую оперу и чешскую оперетту!»

Тут возможны варианты: допустим, идеологи чешского национализма считают жанр оперетты «дурацким» и «вульгарным», недостойным «исторической миссии великого чешского народа»; тогда выдвигается лозунг «чешской оперетты нам не надо, зато чешская опера очень даже нужна».

Но чешские националисты, утверждающие нечто типа «культура — подлое оружие проклятых Габсбургов; не надобно нам ни опер, ни оперетт, ни университетов, ни культуры вообще» — это какой-то сюр, такое и в горячке не привидится.

Однако «сюр» это — лишь для Европы XIX столетия.

Нельзя всё мерить Европой XIX столетия. Возможны совсем иные ситуации с куда более серьёзными межцивилизационными (и, стало быть, социокультурными) несоответствиями.

Посему рассмотрим иной (хронологически более близкий к нам) пример…

АЛЖИРЕЦ В ПАРИЖЕ

Представим себе: молодой араб переселился из Алжира в парижское предместье.

Жить ему, наверное, более сыто, нежели в нищем Алжире. Но всё равно тяжко. Чужие люди, чужие нравы, чужой язык, чужая культура — тысячелетняя и с разветвлённой иерархией. В этой иерархии нашему герою светят лишь вакансии с грязным физическим трудом и унизительные общественные статусы.

Конечно, если очень-очень-очень постараться, если в совершенстве выучить французский язык (и т. д.), можно добиться неких сладких плодов. Говорят даже, что в нынешнем правительстве Франции есть дама-министр арабского происхождения. Но слишком уж хлопотен этот путь, и (в принципе) он не гарантирует результата — во всяком случае, для каждого алжирца.

Тогда в предместье к нашему герою приходит исламский проповедник (возможно, вовсе не алжирец) и начинает проповедовать: «Не нужна нам эта собачья французская культура. Её шайтан придумал. На кой тебе сдались все эти богомерзкие Вольтеры, Рабле и Уэльбеки, все эти светские школы и грязные префекты с ажанами? Ты — Правоверный! Гордись этим! Те, кто ходят в мечеть — да будут для тебя свои, а все прочие — не свои».

Так наш герой (назовём его Абдалла) легко обретает (религиозную) самоидентификацию, причём вне культуры страны, в которой проживает.

Затём эта (религиозная) самоидентификация вздувается, топырится и встаёт колом посреди тысячелетнего французского контекста.

Допустим, служащий из системы образования говорит нашему герою: «Абдалла, ты понимаешь, у нас — «Мольер, Вольтер и Д’Аламбер», мы гордимся своим прославленным французским свободомыслием, мы и католическую-то атрибутику из наших школ изгнали. Так что, Абдалла, пущай твоя сестра хиджаб скидавает, иначе мы её в школу не примем».

В ответ на это Абдалла начинает отстаивать свою идентификацию теми способами, какие предписаны этой идентификацией.

То есть — он отнюдь не обращается в суд и не сочиняет в газету памфлет против чиновников. Ибо Абдалла — не из продвинутых алжирцев. О нет. Абдалла поджигает машину или дом француза. И много-много Абдалл (склоним это имя так) по всей Франции — следуют его примеру, так что собственно французская идентификация и собственно французская культура оказываются под угрозой.

После чего французскую культуру берёт под защиту некто по фамилии Саркози — этнически ни разу не француз — а, напротив, господин сложного греческо-еврейско-венгерского происхождения.

И французы — ради того чтобы отстоять дорогую их сердцу французскую культуру — на выборах прокатывают очаровательную этническую француженку Сеголен Руайяль (потому что та не может сказать ничего внятного в отношении «проблемы Абдаллы») — и выбирают именно что мутного мсье Саркози. В подтверждение того, что источник национальной идентификации — всё же национальная культура, а не этника.

Мне могут возразить, заметив, что мсье Саркози оказался в нужном месте не случайно, а токмо волею соответственных закулис, что теперь Франция будет проводить проамериканскую и произраильскую политику, и т. п.

Отвечу на это словами известной песенки о макаронах: «Потом ей будет худо, но это уж потом».

То есть Франция, в общем, осталась Францией. Возможно, ценой некоторых (несущественных по сравнению с угрожавшими рисками) издержек — но осталась. Потому что отстояла от Абдаллы «Мольера, Вольтера и Д’Аламбера».

То есть — французскую культуру. То есть — Францию как таковую.

К чему я так подробно расписываю эту известную и банальную историю?

Вот к чему…

Для современного среднестатистического русского пребывание в современной российской (и классической русской) культуре — ситуация не менее травмирующая, нежели для алжирца пребывание во французской культуре.

Для современного русского находиться в современной российской (и классической русской) культуре не менее тяжело и унизительно, чем алжирцу находиться во французской культуре.

Этому есть немало причин.

Главную причину я выявил в своей статье «Театр теней: перезагрузка». На свойственную России феодальную парадигму наложилось «двукультурье», в результате чего «интернационально-российская культура» стала развиваться по аристократическому сценарию, а «собственно русская культура» — по крестьянскому сценарию. Со всеми соответствующими последствиями. И теперь «собственно русское» в русской культуре отстаёт от «интернационально-российского».

Собственно говоря, ситуация (теоретически) поправима. Точнее, она могла бы быть поправимой. Если бы носители «собственно русской культуры» рассуждали бы как чехи в Австро-Венгрии.

Они и рассуждали так — в семидесятые годы прошлого века («на вашего Кушнера мы ответим нашим Рубцовым, а на вашего Юлиана Семёнова — нашим Василием Беловым…»).

Но сейчас они — по большей части — уже не рассуждают как чехи в Австро-Венгрии.

Они рассуждают как алжирцы во Франции.

Скажу более того: алжирцы, живущие во Франции, пребывают в куда менее сложной ситуации. Им легче

КУЛЬТУРА И ЯДЫ

Что такое культура?

Не буду грузить читателей определениями, отвечу на этот вопрос описательно.

Культура — сложная саморазвивающаяся и самосовершенствующаяся система. Она имеет много уровней. Обычно слово «культура» ассоциируется с «верхними уровнями». «Культура — это стишки, симфонии и монографии», типа того.

В таком представлении о культуре есть доля истины: культура — в том числе — стишки, симфонии и монографии.

Но у культуры имеются и уровни пониже. Городские коммуникации — это тоже культура. Автобусы-троллейбусы, электричество, водопровод и газ — всё это культура. И простейшие трудовые навыки, передаваемые в следующие поколения — (национальная) культура.

Иногда бывает так, что люди вдруг принимаются уничтожать культуру — по каким либо причинам. Одно дело — если они губят чужую культуру; это прискорбно, но, в общем, неизбежно.

Совсем другое дело — если люди расправляются со своей культурой, потому что она вдруг кажется для них чужой. Такие прецеденты известны: Саванорола, допустим, или «культурная революция» в Китае.

Есть определённые социокультурные механизмы, осуществляющие уничтожение культуры. Их природа вполне рациональна. Это — сбои в программе, системные ошибки.

Начинается уничтожение культуры всегда с «верхних уровней» — их не жалко. Какой-нибудь Савонарыло Платонович возглашает: «А давайте упромыслим всех поэтов, вреда от этих дармоедов больше, нежели пользы».

Правда, потом уничтожение культуры неизбежно доходит и до «нижних уровней»: вырубается свет, перестают работать водопровод и канализация, по улицам валяются неубранные трупы. Программа на то и программа, она будет молотить до упора — пока её не остановишь.

И есть — воззрения, запускающие механизмы разрушения культуры, «культурные яды». Не обязательно это — осмысленные идеологии; чаще всего такие мировоззрения бывают бессознательны (мифологичны). Они возникают как протест против лидирующей социокультурной парадигмы.

Современная господствующая социокультурная парадигма — это Модерн. Существуют воззрения, которые способны вписаться в Модерн — более или менее, а могут быть такие мировоззренческие феномены («антисистемы»), которые не впишутся в Модерн по определению.

Скажем, никак не впишется в Модерн — гностицизм в изводе Мани или Валентина, по которому материя — зло, океан тьмы, гнетущий малые частицы света-духа. А гностицизм этот («минус-гностицизм»), между прочим, прошёлся по всей Западной Евразии, он здорово наследил и в католическом мире, и в Мусульманстве, и в Иудаизме; влияние «минус-гностицизма» на русское сознание — вообще тема неисследованная (я полагаю, что оно — огромно).

Так вот, парижскому алжирцу Абдалле гораздо легче, нежели современному среднестатистическому русскому в России, потому что базис идентичности Абдаллы — Ислам — в парадигму Модерна вписаться всё же может. Ислам бывает разным, и к Европе он сейчас повернулся не лучшей своей стороной.

Однако Ислам — не яд, не антисистема (хотя существуют некоторые антисистемные квазиисламские секты, ошибочно принимаемые за Ислам как таковой), Ислам, в принципе, не враждебен идеям прогресса и культуры. Мне приходилось беседовать с исламскими миссионерами (в том числе, с русскими исламскими миссионерами, такими как Порохова); все они единодушно упирали на то, что «открытия современной науки соответствуют сказанному в Коране, и это доказывает величие Корана». В самой закрытой исламской идеократии — в Иране — наличествует сильная кинематографическая традиция: недавно иранский фильм получил главный приз на Московском кинофестивале.

Русских же людей, которые сознательно заинтересованы в собственной национальной (русской) идентичности, сейчас не слишком много. Подавляющее большинство русских либо идентифицирует себя в интернационально-советской или западно-космополитической парадигме, либо индифферентно к самоидентификации. И я замечаю, что немногие заинтересованные — чаще всего стихийно выбирают крайне ненадёжный базис для складывания русской самоидентификации.

Я бы определил его так: «гностико-языческий ретроспективный эскапизм».

Его носители, по остроумному определению критика Татьяны Глушковой «объявили недействительным перфект, обратившись взором к плюсквамперфекту». «Гностико-языческий ретроспективный эскапизм» — непрерывный бунт «национально-культурного плюсквамперфекта» против «национально-культурного перфекта».

На практике этот бунт выражается в модных фразочках вроде: «Славяне основали Великую Арийскую Гиперборею, а Достоевский — белорусский еврей» (замечу, что первая часть этого высказывания непременно влечёт за собой вторую, и это объяснимо: «плюсквамперфект» должен утвердить себя за счёт «перфекта»).

Ходкие слова «антисемитизм» и «юдофобия» мало что объясняют. Если претензии (справедливые или несправедливые) обращены к реальным евреям, это более-менее логично назвать «юдофобией». Но когда «евреями» вдруг становятся и Пушкин с Лермонтовым, и Достоевский со Львом Толстым, и Ахматова с Цветаевой, и Блок с Булгаковым, сие означает, что евреи как таковые здесь абсолютно не при делах. Это не «юдофобия». Это маскирующаяся под неё культурофобия.

Громада человеческой цивилизации мощна. Но уязвима. В алмазной структуре цивилизации — есть «точки кристаллизации». Стоит легонько стукнуть по этим точкам — и всё посыплется…

Школьник, не желающий идти на контрольную, звонит в милицию с телефона-автомата и говорит: «Школа заминирована». Риск попасться — минимален. Как просто: один звонок — и неприятной контрольной не будет. Правда, после сотни звонков (или после тысячи звонков, или после сотни тысяч звонков) — школы тоже не будет. Но школьнику плевать на это: он — неразумен.

Достоевский, Андрей Платонов, Осип Мандельштам, Юрий Лотман — несут современному русскому человеку «контрольную» своего рода. Легко избавиться от этих докучных педантов-педагогов, (всего лишь) объявив их «презренными жидами» (ведь среди них действительно хватает лиц еврейского происхождения — таких как Мандельштам или Лотман) — и убежать резаться в сладостный «морской бой» (в «арийскую гиперборею»)…

Затем, правда, возникнут проблемы.

ЧЁРТОВА МЕЛЬНИЦА

Я не разделяю миф либерального происхождения: существуют-де воззрения, которые плохи сами по себе, автоматически. Нет априорно плохих воззрений, и каждый волен думать так, как ему хочется. Однако различные воззрения могут вести к неодинаковым технологическим последствиям.

Человек, полагающий, что дважды два равно пяти, не становится от этого мерзавцем. Возможно, он — очень хороший человек. Вот только расчёты, строящиеся на основании неверной аксиоматики, оставят его ни с чем.

Бывают, в частности, нетехнологичные воззрения. «Гностико-языческий ретроспективный эскапизм» вопиюще нетехнологичен. Он ведёт не к Байконуру, не к «силиконовой долине», не к научно-техническим прорывам; он способен привести лишь в психушку или в сектантскую пещеру.

И поскольку запуск программ уничтожения собственной культуры — технологический сбой, самое время поговорить о технологиях работы этих программ…

Есть учёное словечко — «редукционизм». Оно означает последовательное сведение всего сложного к элементарно-примитивному (почти всегда — к «природным началам»). Редукционизм имеет ужасное свойство быть неотвязно-прилипчивым, и это объяснимо: маленькие и простые мысли легче умещаются в человеческой голове, нежели мысли большие и сложные.

О докучности и неизлечимости редукционистского мышления хорошо знают те, кто общался с «доморощенными фрейдистами» (или с «доморощенными расистами»).

Сам по себе редукционизм неприятен, но не слишком опасен. Однако когда он вступает во взаимодействие с этикой, может возникнуть наиопаснейшая ситуация, которую я называю «этико-иерархическая редукционистская ловушка».

Вообразим, к примеру, космогонию, в основании которой лежит некая пакость.

Ну, допустим: «мир сотворила глокая куздра, курдяча бокрёнка». И так жаль этого маленького, милого, беззащитного бокрёнка, угодившего в лапы омерзительной, гнусночешуйчатой злопыхающей куздры… Он глазёнками хлоп-хлоп, а куздра его курдячит и курдячит.

В такой системе представлений всё самое отрадное, самое прекрасное, что есть на земле — милосердие, любовь, молитвы, науки, песни, стихи — суть обманки на потребу злой куздре. Чем более человек отвлекается на коварные красоты сего мира, тем крепче забывает то, о чём ему надлежит помнить — о страданиях несчастного бокрёнка. И, само собой, всякая сложность — наихудшая из обманок, ибо единственная Истина проста, как репа: «Глокая куздра курдячит бокрёнка».

Такая антисложность — достаточно сложная идея для редукциониста, ведь она предполагает наличие светлого начала, противостоящего куздре; редукционистское сознание бессильно помыслить нечто подобное. И тогда в обветшавший «минус-гностицизм» вносится упростительная поправка: «куздра — это некие люди, которые считают, что они лучше тебя и тебе подобных, это твои угнетатели; а бокрёнок — это ты (и такие как ты). Ну, допустим, «глокая буржуйская куздра…» или «глокая инородческая куздра…»

Для меня неравенство — вещь скорее плохая, нежели хорошая. А равенство — вещь скорее хорошая, нежели плохая. Но я понимаю, что равенство не может быть самоцелью; когда равенство превращается в самоцель, когда оно ставится выше культуры, тут же являются господа Шигалёв и Пётр Верховенский с их заветами: «Высшие способности всегда были деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями — вот шигалёвщина!… Жажда образования уже есть жажда аристократическая… мы всякого гения потушим в младенчестве».

И эти господа всегда так легко убеждают публику в том, что Цицерон — это куздра, Коперник — это куздра, Шекспир, Есенин, Николай Гумилёв — это куздра.

Шигалёвщина — не грёза расфантазировавшегося Достоевского. Она неоднократно воплощалась на практике, в том числе, в нашей стране. В двадцатые годы предыдущего столетия, например, шигалёвщина была «естественным фоном»; нельзя было сделать ни одного шага — не рискуя напороться на зловеще-омерзительное верещанье примерно такого регистра…

«Ты, падла, Баратынского хвалишь! А знаешь ли ты, кем был твой Баратынский? По-ме-щи-ком! Классовым врагом! Салтычиха, сука, старая куздра, дворовых девок щипцами, ногтетыками, в оченьки медной иглой им!… А Баратынский твой — кропал стишочки для барских салонов, для таких вот Салтычих. Что, падла? «Чистая наука», говоришь?! Ах ты, мразь! Да знаешь ли ты, как в Италии фашисты курдячат пролетарских бокрят? И ты сам так же их курдячил бы, поэт хренов. Муссолини тоже стихоплёт, прям как ты… Ты ведь считаешь себя лучше нас, гадёныш! Ты же барин у нас. Спишь и видишь, дворянские титла прабабки, небось. Ведь твоя прабабка — дворянка, орловская помещица Худозёрова. Ты это хотел скрыть от рабоче-крестьянской власти. Напрасно…».

Десятилетием позже сей «бурный поток» слегка прагматизировался, несколько изменив направление, и гибельной мощью обрушился на своих творцов, — но от этого не стало легче. Самоуничтожение русской культуры замедлилось лишь в пятидесятые годы — и тут же по советскому фундаменту побежали первые трещины.

История России ХХ века очень трагична, но всё же не России достались рекорды редукционистского изуверства. Как говорится, нет предела совершенству — человечество увидело и хунвэйбинов «культурной революции» Мао, и полпотовский эксперимент в Кампучии.

Нечаевщина, большевизм, троцкизм, сталинизм, маоизм, полпотовщина — образчики социального, «левого» редукционизма. Однако редукционизм вполне себе может быть и «правым». То есть — этнорасистским. Гитлеровский национал-социализм — показательный пример «правого» редукционизма.

И я отказываюсь отвечать на вопрос, какая из двух ладоней редукционистского дьявола — левая или правая — гаже. Обе хуже.

Хочу сделать два предостережения…

Во-первых, беспримерная наивность — уповать на то, что редукционистская мельница, смолов «ненужные» верхние социокультурные этажи, остановится на этих этажах и не пойдёт ниже — например, что она, оприходовав литературу, высшее образование, СМИ и государственную систему, при этом не затронет религию, территориальную целостность страны и общественный транспорт, или что она, уничтожив аристократию с буржуазией, не коснётся справного крестьянства и квалифицированного пролетариата. Самые хитроумные идеологи-программисты не смогут остановить на запланированных рубежах запущенную ими программу разрушения культуры — ведь они, идеологи, всего лишь люди.

Положить пределы чёртовой машине способна только «воля природных обстоятельств», и кто знает, в какой момент эта воля наконец проявит себя. «Красные кхмеры» убивали соотечественников за диплом о высшем образовании и за ношение очков. А «природные обстоятельства» при сём — безмолвствовали в тряпку.

Во-вторых, ещё более нелепо рассчитывать на то, что «плебс начнёт сносить себе бошку по нашей указке, а мы в это время тишком-тайком будем пробавляться вкусной культуркой для нашего узкого круга, устраивать постмодернистские дивертисменты, декадентствовать и сибаритствовать». Те, кто так полагают — самоубийцы, они не имеют ни единого шанса выжить. И мне их не жалко. Зверь редукционизма слеп, но у него есть безотказнейшее чутьё; «хитрых чужаков» он выявит в мгновение ока и схарчит с особым смаком.

Цунами русского редукционизма смог оседлать только Сталин — потому что был настоящим аскетом (и в материальном плане и — тем более — в культурном плане). Зато все вожди, рассуждавшие подобно Зиновьеву («Революция, Интернационал — всё это, конечно, великие события. Но я разревусь, если они коснутся Парижа!»), закончили свою жизнь скверно, мучительно, и от руки «своих». Как Дантон с Демуленом, кстати. В Москве и в Париже законы социума действуют одинаково.

Этико-иерархический редукционизм («левый» ли, «правый» ли) — страшный зверь, неспособный остановиться ни перед какими ценностями. Любая «объективная ценность» для него — вражья придумка, потому что он не может осознать смысл ценности: осознавать нечем, осознавательного органа нет.

С этим всепожирающим драконом самоубийственно заигрывать. Победить его возможно — только отважно глядя ему в глаза и не отдавая ему в жертву ни единого социокультурного пласта, ни лёгкой крохи, ни малой пяди. Чем плотней потчевать дракона «ненужной культуркой», тем сильней он вырастет, и тем решительнее затем слопает всё остальное.

Всё, что способствует развитию русской культуры, — есть благо для России и для русского народа. Всё, что разрушает постройку русской культуры — зло для России и для русского народа. Чем больше стихов, повестей, симфоний, спектаклей, фильмов, арт-проектов, телепередач, газет, монографий, конференций, литературных объединений, учебников, научных технологий, университетов будут появляться в границах русской культуры, тем лучше для России! Культура и прогресс — это абсолютное добро! Уничтожение культуры и регресс — это бесконечное зло, ад, Мордор с гоблинами! Россия — это русская культура!

ОРЛОВ И КОЗЛОВ

А как быть с тезисом «Россия — это русские люди»?

Ведь он звучит так разумно, так естественно, так гуманно; мой культуроцентризм на его фоне смотрится бездушной эстетской дикостью («культурка выше людей»)…

Иные плоды сладки, вот только их последствия оказываются горькими.

Гуманизм возвестил: «Всё во благо Человека, Человек — вот высшая ценность!».

Для гуманистов благословен всякий человек, и всё человеческое в человеке свято, в том числе человеческое свинство. Потом — по ходу пьесы — вышло так, что благословенным оказалось только свинство. Вдруг получилось, что тот самый «Человек», который «мера всех вещей» и у коего «высшие права», отчего-то непременно — наркоман, лесбиян или наглый гангста-рэппер в златой цепуре, а урезонивающий его пастор или полицейский — как бы и не совсем «Человек», что-то вроде нудного двуногого полунедоразумения.

В этом нет ничего удивительного: гуманизм не учёл того, что Человек — это усилие быть человеком.

У гуманизма не оказалось противоядия в отношении порчи, деградации человеческого материала. Существует вирус отрицательной эволюции человечества; гуманизм же — лишён «антивирусной защиты».

Оттого он сейчас проигрывает по всем направлениям.

Этнонационалисты же — предлагают воспевать не всякого человека, потому он дал себе труд родиться (как это делают гуманисты), а исключительно человека своей расы или национальности — за то, что он изволил явиться на свет носителем данной расы или национальности (те же яйца, вид в профиль).

Этнонационализм — ближайший родственник гуманизма и либерализма, и он страдает всеми родовыми болезнями своего семейства.

Вот пример.

Представим двух русских — Ивана Ивановича Орлова и Степана Степановича Козлова.

Иван Орлов — учёный средних лет, уникальный специалист по структурной лингвистике. Он — патриот России, при этом его уважает научная общественность многих стран мира. Доклады Ивана Орлова на международных конференциях вызывают огромный интерес у зарубежных коллег. Иван Орлов вежлив, остроумен, он — хороший семьянин и в совершенстве владеет восемью языками.

Степан Козлов — алкаш, завистливый гопник и уголовник. Он — в сумме — отсидел пятнадцать лет за хулиганства и кражи. Любимое занятие Степана Козлова — целыми днями валяться на диване с бутылкой пива и глазеть в телевизор. Степан Козлов регулярно колотит свою жену. Детям — сыну и дочери — он ненавистен. Однажды Козлов зверски избил соседа. Ещё он любит обзывать всех «жидами» и «чурками».

ФИО у наших героев — равно русские. Антропологически Орлов и Козлов схожи (хотя внешне, конечно, различаются: нездоровые привычки Козлова оставили на его лице отпечаток).

Два русских человека — притом настолько разнящиеся между собой, что, кажутся принадлежащими к разным национальностям (хотя это не так). И, к тому же, враждебные друг другу (хотя бы в одностороннем порядке, ведь Козлов испытывает к успешному Орлову животную ненависть).

Вопрос на засыпку: кто из них двоих произведёт впечатление более русского?

Допустим, что, увы, это будет Козлов…

Тогда «национализм» окажется источником и синонимом негативной селекции русских: «Козловы» будут кричать: «Я русский», бия себя в грудь и раздирая потную майку, «Орловы» свалят из России подальше или вымрут от обид. Русские (то бишь «Козловы») будут (как бы) побеждать.

Но упаси Господь Россию от таких побед и от такого «национализма». Нынешний странно-невнятный режим — не сахар, но, честное слово, уж лучше он, нежели «козлизм».

Между прочим, «козлизм» будет плодить «российских Саркози» — нерусских людей, защищающих русскую культуру и, разумеется, получающих за это определённые бонусы (притом бонусы — именно в качестве нерусских). Мне же (как культуроцентристу) придётся, скрепив сердце, поддержать их.

Скрепив сердце — потому что я буду видеть, насколько высокие бонусы возьмут «российские Саркози»; поддержать — потому что при козлином раскладе у русской культуры — помимо «российских Саркози» — не останется защитников, а русская культура для меня — абсолютно ценна.

На что мне «национализм Козловых»? И я ему враждебен, и он мне враждебен тоже. Мы — враги.

До тех пор, пока русские националисты не решат, каким образом они способны противостоять механизмам негативной селекции в дискурсе русского национализма, их результат будет смехотворен, как пресловутая «планета Плюк» с «пацаками» и «четланами».

РУССКИЙ ПУТЬ — ЭТО ПУТЬ ВОССОЗДАНИЯ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

Русская культура невероятно богата, она — одна из самых (потенциально) мощных культур на земле. Но все её сокровища — пропадают втуне, поскольку нет заинтересованности в их освоении.

Что ни копни — «нестяжательство Нила Сорского», «петровское барокко», «театр Александра Сумарокова», «любомудров», «почвенников», «бегунов», «Ивана Коневского», «Анну Радлову», «казачью песню» — всё почти не исследовано. Всё — под спудом, в отвалах, в нетях.

Нет даже внятного представления о современном русском городском фольклоре. Анекдоты, новые поговорки, актуальные мифологии — не изучаются никем.

Вообще неясно, кто такой — нынешний русский, как он мыслит, чему поклоняется, чего боится.

И есть ли кому до всего этого дело?

Самое убедительное возражение на мою статью «Театр теней: перезагрузка» было высказано петербургским поэтом и критиком Валерием Шубинским. Он заметил: русская культура ныне окончательно переродилась в советскую; современному россиянину гэги из комедий Гайдая говорят куда больше, нежели частушки.

Боюсь, что он прав. Однако всё советское на наших глазах фатально завершает срок эксплуатации, и поскольку оно имеет искусственное происхождение, его окончательное исчерпание — не за горами.

С чем мы останемся? С кем мы останемся? С «Козловыми»?

ХХ век дал удивительный пример удачного воплощения культурно-национального проекта. Да, я говорю об Израиле! В течение краткого исторического срока полузабытый (фактически мёртвый) иврит — стал языком живого общения, а рыхлая галутная руда «вечных жертв» — переплавившись, обрела себя литой, динамичной, дерзкой, современностью.

То, что представлялось невозможным, оказалось под силу людям, наделённым волей и уважающим собственную культуру.

Чем «Орловы» хужее «Герцлей»?

Но предупреждаю: «русский проект» требует предварительного русского самопознания. А самопознание — труд. Скучный, серьёзный, изнурительный, потный академический. Это — не в «арийскую гиперборею» играть и не с бритыми бошками ночью за вьетнамцами и калмыками шнырять. Это — корпеть денно-нощно над словарями, тезаурусами и летописями.

Я не знаю, каковы шансы «русского проекта». Скорее всего, они минимальны.

Но даже если провидение даёт нам хотя бы одну вероятность из миллиона, нельзя терять надежду на осуществление этой вероятности.

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
  • Самое читаемое
  • Все за сегодня
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Twitter