Слишком хорошо — тоже плохо. Сергей Сергеев в своей впечатляющей работе «Нация в русской истории: цена империи» сам задал чрезвычайно высокий уровень разговора, когда каждое выносимое на обсуждение положении подкрепляется массой исторического материала. И вот в этом самом материале просматриваются важнейшие «детальки», ставящие под вопрос весь антиромановский и антиимперский пафос его статьи.
Нет, ничего нельзя возразить против совершенно справедливого указания на «протонациональные тенденции» в развитии Русского государства в конце XV— первой трети XVI века. Совершенно верно подмечен общеевропейских характер этих тенденций на примере сравнении навязшей на зубах формулы «Москва — третий Рим» с зарубежными аналогами. Можно лишь согласиться с тем, что уже к концу XIX века русская нация явно отставала в своем развитии от среднеевропейских образцов.
И реформа Никона действительно была симптомом крушения столь важной для архаичного протонационализма «третьеримской» идеи русской избранности, выставив Русь «хранительницей не православия, а грубых богослужебных ошибок». Вот только при описании предпосылок знаменитого Собора 1666-1667 был упущен, казалось бы, совершенно незначительный факт: исправление Требника и других церковных книг по греческим образцам на московском Печатном дворе началось аж в 1615-1616 годах, за полвека до столь важного для концепции Сергеева раскола. Причем отвечали за это исправление отнюдь не греки и не «приезжие малороссы». Во главе работ стоял архимандрит Троице-Сергиевого монастыря Дионисий, родом из Ржева, ставленник патриарха Гермогена, ну а реальный исполнитель операции священник Иван Наседка оставил после посещения датской столицы следующие душераздирающие вирши:
Король устроил двоекровную палату,
Долу под ней двоеимянную ропату;
И по лютерски нарицают их две кирки,
По-русски видим их: отворены во ад две дырки…
Тем не менее, именно такие ревнители московской старины открыли дорогу исправлению старых московских книг, и сделали они это для того, чтобы сгладить последствия долгого перерыва в регулярной работе русского книгопечатания.
Давайте повторим последнюю мысль еще раз в новом виде: раскол, действительно ставший очевидным унижением русского национального движения, был порожден Смутой и иноземной оккупацией России. Действительно, после Кром, после клушинского разгрома, после того, как факельщики Гонсевского превратили «царствующий град» в одну огромную Хатынь — после таких событий верить в первенство «Святой Руси» среди прочих христианских стран могли лишь немногие. Уж слишком убедительным, слишком страшным было разрушение убеждений наивного, детского русского преднационализма. И именно Смута породила глубокий комплекс неполноценности, что в течении очень долгого времени терзал все общество. Примеры, подтверждающие этот тезис можно длить очень долго, можно долго рассказывать о котошихиных и нащекиных. Но я ограничусь лишь историей со Смоленской войны, когда Василий Измайлов, представитель высшего командования русской армией во время боевых действий «съезжался с литовскими людьми» и во всеуслышание «хвалил литовского короля», заявляя: «Как против такого великого государя монарха нашему московскому плюгавству биться?»… Глубину неверия в свои силы, поразившего общество, можно четче осознать, если вспомнить, что так себя вел не холуй знатного мебельщика, а один из соратников Михаила Шеина, героя смоленской обороны.
Правильное понимание истоков раскола позволяет и более адекватно понять причины, по которым «в 1914 году русское общество (и не оно одно!) было сильнее разделено и меньше походило на нацию, чем в 1550-м» — причины, среди которых одно из важнейших мест занимает необходимость постоянного соревнования между местным национальным проектом и самыми успешными проектами Европы. Начиная (как минимум) со времен Смуты русские нациостроители, наравне с другими ближними и дальними соседями стремительно вырывающейся вперед Европы, всегда должны решать парадоксальную задачу совмещения вестернизации и модернизации общества и государства с сохранением жизненно важного национального самоуважения. И в таком контексте династия Романовых теряет созданный в работе Сергеева демонический ореол. Теперь под новым углом зрения мы уже практически не видим Алексея Михайловича, что самовластно решает «возродить к жизни династически-имперский проект», столкнув могучие внутрицерковные силы, не видим почти и коварных внешних агентов. Мы видим мучительные попытки общества ответить на вызовы реальности, изменившейся после титанического взрыва европейского Ренессанса, пусть и за счет перехода от национального теократического государства, дискредитировавшего себя за десятилетия опричины и гражданской войны, к патерналистской светской империи.
Особенно естественно выглядит такой переход, если учесть, что в работе уважаемого господина Сергеева явно недооценивается глубина и значение протоимперского, династического проекта для создания Русского государства и (sic!) формирования русского народа. Для доказательства своей правоты мне снова хватит одной, но крайне важной детали. Парадоксально, но именно династическая логика объединения «всея Руси» под скипетром потомков святого Владимира породила возрождение общерусского самосознания в ходе жесткой военной, политической, идеологической войны между Москвой, Вильно и Варшавой. Так что нет никаких сомнений в том, что (вопреки Сергееву) династически-имперский проект существовал уже в правление Ивана III и его сына, задолго до злосчастной Опричнины. Причем и во второй половине XV века Русское государство не представляло собой единого монолита. Ордынские царевичи сидели в Касимове, а временами — в Кашире и Юрьеве, казанские ханы, поставленные Москвой, пользовались практически полной автономией в своих делах. А были еще пермские, мещерские, мордовские князья в составе все тог же Русского государства. Были и выходцы из Великого княжества литовского, занимавшие особое положение в составе московской знати. Конечно, порядки того времени не совсем походили на нравы современной Российской Федерации. Так, согласно шертной грамоте «юрьевский» царевич Абдул-Латиф взял на себя следующие социалистические обязательства: «мне Абдылъ-Летифу и моимъ уланомъ и княземъ и казакомъ нашимъ, ходя по вашимъ землямъ, не имать и не грабить своею рукою ничего, ни надъ хрестьяниномъ ни надъ какимъ не учинити никаковы силы;… а кто почнетъ силою кормъ имати и подводы своею рукою, посолъ ли, не посолъ ли, а кто его надъ темъ убьетъ, в томъ вины нетъ».
Однако и для эпохи формирования по Сергееву протонационального единства русского этноса мы не сможем увидеть значимых усилий по русификации ряда нерусских народов, объединенных в рамках одного государства именно благодаря реализации имперско-династического проекта. И именно в XV-XVI веках наиболее выпукло выступает основная причина такого странного поведения государства, вторая ключевая проблема русского национального проекта — недостаток ресурсов. Да, государство и народ в целом сплошь и рядом слишком сильно нуждались в военной силе татарских царевичей, в регулярном поступлении ясака, в мире на границах. Да, сплошь и рядом русские и Русское государство физически не располагали ресурсами, необходимыми для регулярной колонизации той же Югорской земли. И по тем же причинам в XVII веке первый из Романовых отправлял грозные наказы в Сибирь, приказывая служилым людям, «чтобы они, ходя за ясаком, ясачным людям никаких обид не чинили… чтоб Сибирская земля пространилась, а не пустела». Недаром, кстати, уважаемый господин Сергеев, упоминая о балансе доходов и расходов при освоении Туркестана, ничего не пишет об аналогичном балансе при освоении Сибири — мягкое сибирское золото сыграло немалую роль в том, что и сейчас смоленская, воронежская, приазовская земли заселены русскими. Так что нет ничего удивительного в том, что нужда заставила возвести поиск компромиссов с иноэтничным населением Русского государства в общий принцип политики.
Так какой сухой остаток остался после всех приведенных замечаний к концепции нации в русской истории? Остаток этот прост: не стоит к бессмысленному и случайному своеволию правителей сводить две принципиальные проблемы любого нациостроительства в России. Хотя бы потому что любой, даже совершенной национально мыслящей власти придется решать
1) проблему европейского (шире — западного) соседства, когда национальная гордость народа должна регулярно выдерживать испытание сравнением своих культурных достижений с лучшими мировыми образцами, а экономика и вооруженные силы государства должны противостоять экспансии со стороны все тех же лидеров мирового развития;
2) проблему ограниченных возможностей, когда для эффективной ассимиляторской политики нации сплошь и рядом не хватает требуемых ресурсов.
Значит ли это, что в реальной истории попытки решения перечисленных проблем были безошибочными? Нет, не было и предопределенности, не было унылого бессилия перед непобедимыми силами истории. Редкие примеры удачной вестернизации незападных обществ и построения успешных незападных наций тому порукой. Надеюсь, что понимание этих реалий поможет формированию пока еще не безнадежно опоздавшей русской нации.
