Цымбурский

Вчера, около семи утра, умер Вадим Леонидович Цымбурский.

Я так надеялся, что он переживёт этот год, ну хотя бы этот год. Он уже не надеялся. В последнем разговоре – по телефону, второпях – Вадим сказал, что у него больше не осталось зла жить.

Именно зла, даже не сил, не желания: последние годы он жил и боролся с болезнью только потому, что хотел рассчитаться. Подвести итоги, воздать по заслугам – и людям, и обществу, и миру.

И он смог – благодаря своей решимости, и, пожалуй, друзьям. У него, жившего в Подмосковье, в крохотной квартирке, с мамой и целой оравой кошек, было на удивление много друзей (я бы даже сказал – почитателей, если бы это слово не звучало выспренне и помпезно). Сейчас я не могу поимённо назвать всех, кто был с Вадимом в его последние годы и благодаря чьей помощи и поддержке он продержался на этом свете ещё несколько лет. Упомяну двоих – Глеба Павловского, взявшего на себя расходы по дорогостоящему лечению, и Бориса Межуева, предпринявшего гигантские усилия по подготовке к изданию трудов Вадима, и чей вклад в сохранение наследия Цымбурского невозможно переоценить.

О самом Вадиме можно говорить много – и, добавлю, нужно говорить много. Есть люди, заслуживающие уважения, почёта, даже почестей, но не воспоминаний. Но Цымбурского забыть невозможно. И дело даже не в том, что он говорил или писал, но и в том, каким он был – и кем.

Вадим Леонидович Цымбурский был великим мыслителем.

Эти слова не требуют кавычек или стыдливых оговорок – «это мы так говорим сейчас, из вежливой скорби». Нет, это именно так, и это было так. Это было, попросту говоря, видно.

Лучше всего об этом сказала одна девушка, видевшая его всего-то раз в жизни, и в обществе вполне блестящем – «да, там было очень много умных людей, но он был другой».

Существует немало определений мышления, более или менее удачных. Но основных подходов два. Если кратко, первый предполагает, что человеческая мысль – это примерно та же способность, что есть и у собачек, и у кошечек, просто человек сообразительнее, больше помнит, быстрее шевелит извилинами. Отличается ли чем-нибудь человек от очень умной собачки – вопрос, от которого отделываются заклинаниями типа «скачок, дающий новое качество». Даром что никто не понимает, как это оно на деле. Зато такой подход позволяет кое-что выяснить о человеческом уме – ну хотя бы измерить «ай-кью».

Что касается второго подхода, он с качества начинает, точнее даже постулирует это самое качественное отличие. Нет, человек – не животное, у него экзистенция и неповторимая индивидуальность, особый мир, микрокосм и всё такое прочее. На вопрос, точно ли каждый мужик с улицы — микрокосм, обычно отвечают в том духе, что потенциально-то оно так, а вообще-то настоящие люди – редкость, один на тысячу. Чем таким замечательнее кошечек и собачек все остальные двуногие, остаётся в лучшем случае неясным. В лучшем, потому что в худшем придётся ответить – «ничем», а это типичная соблазнительная неправда, за которую к тому же уже тридцать три раза заплачено.

Именно это и делает каждого человека уникальным, неповторимым, «вселенной в себе». Тайна индивидуальности состоит именно в универсальности, в стянутости на себя той силы, которую природа отдельному существу обычно не даёт. В том же самым состоит и пресловутая человеческая трагедия: обладая сознанием потенциально бессмертного существа (а популяции и роды не знают старости и смерти), он обречён, и знает это.

Но – дальше. То же, что отличает человека от животного, отличает великого мыслителя от простого мыслящего двуногого. Великий мыслитель – это не просто «очень умный человек» — и даже не всегда умный человек, если ум понимать как способность выкручиваться из всяких жизненных ситуаций и устраивать быт. Многие истинно великие люди как раз такой способностью не обладали, иногда до смешного. Но зато мыслитель обладает способностью принимать решения и выносить суждения, которая обычно даётся большим человеческим общностям – таким, как народы и страны. По сути, они сами являются народами и странами. Платоновское Государство существовало – им был сам Платон. Гоббс был Левиафаном. Александр Зиновьев выразил это проще всего: «я – суверенное государство из одного человека».

Излагать геополитическую концепцию Цымбурского – продуманную, проработанную в деталях, с полемикой и ответами на полемику – я не хочу и не буду. Это тот случай, когда оригинал заведомо лучше любой копии, в том числе и том числе и по части конспективности. Сам Вадим Леонидович излагал свои идеи многим и по-разному, он умел быть доходчивым. Один такой текст мы сегодня републикуем – читайте. Я же хочу поговорить о том, как видится его концепция со стороны.

Геополитика – слово, обозначающее учение о взаимодействии пространства и политической воли. В частном случае – о взаимодействии государства (как аппарата управления людьми и вещами), человеческих масс (объединённых в синхронические единства классов и социальных слоёв и диахронические единства народов и наций) и ландшафта. Если совсем коротко, геополитика изучает то, что в русском языке называется «странами» — то есть единства власти, истории и земли. Страны – и то, что с ними происходит. Или может произойти: геополитика, в отличии от исторической науки, знает сослагательное наклонение. Более того, она начинается как раз там, где сослагательное наклонение начинает иметь смысл. Это вносит в геополитические конструкции нормативность, «ценностную заряженность», как выражался Цимбурский: геополитика не может не учить, «что делать», и в особенности – куда идти, во всех смыслах.

Остаётся смириться с поражением и пойти в полон к победителям – как предлагали и предлагают всяческие сторонники «европейского пути». Или, если нет – искать пути отомстить победителям, для чего пойти в полон к их врагам – к чему в итоге пришли «евразийцы». Причём именно в полон, потому что в другом качестве нас никто не возьмёт – это понимают, в общем-то, все.

Этот оксюморон – с точки зрения традиционной геополитики, построенной как раз на противопоставлении «континентальных пространств» «островным» — знают, кажется, те, кто не знает о Цымбурском ничего.

Что стоит за этим образом? Именно то, чего всегда не хватало России – не настоящей, а мыслимой, «России философов».

Россия, представленная в русской мысли до Цымбурского – это нечто неприкаяное. Или это потерянная часть Европы, которую сама Европа почему-то отвергает. Или это часть Азии, Великой Степи, которая напрасно пыталась цивилизоваться и которой нужно вернуться к своим истокам. Под которыми чаще всего понималась «ордынская государственность», ещё один оксюморон в ряду прочих, потому что ордынство и государственность – противоположные вещи, Орда – это система ограбления, а не защиты. Впрочем, ордынские истоки тех форм «государственности», с которыми мы имеем дело сейчас, отрицать сложно… Наконец, самый ходовой и самый бессмысленный образ: Россия как «мост между Европой и Азией», распяленной между двух самодовлеющих сущностей и посредничающей между ними. На это Цымбурский ехидно замечал – что это за мост, по которому никто ничего не возит?

Что же такое – «Остров Россия»? Это самодовление, самодостаточность, самостоятельность. Способность быть миром в себе и для себя – и обойтись без остального мира, который, по сути, морок, и одержимость которым стоила русским крови, пота и слёз, не дав ничего взамен. Земли, страны и народы, которые мы потеряли и о потере которых так скорбели, на самом деле не стоят нашей привязанности к ним. Это всего лишь «лимитроф», хотя и «великий» — пространство, достойное лишь голой манипуляции, точечного минимизированного вмешательства. Только исконно русские земли – это настоящая Россия, всё остальное – это «завоевания и приобретения», которые могут быть полезными или вредными, но которые никогда не станут нами. Нельзя любить одежду больше собственного тела, даже если это роскошные ризы – а геополитическое облачение России, все эти «прибалтики и кавказы» на роскошные ризы никак не тянут. Обладание ими возможно, но не обязательно. Сейчас нужно вернуться к себе и обратиться в себя.

Разумеется, у всякого образа есть его искажённые подобия. Образ «Острова России» — когда идея стала популярна – этого не избежал. Цымбурского стали назвать апостолом нового изоляционизма, проповедником автаркии и певцом железного занавеса. С другой стороны, концепция была замечена и подхвачена властями в пропагандистских целях.

В частности, пресловутая «суверенная демократия» — это ни что иное, как бездарная карикатура на концепцию Цымбурского. Бездарная, да, и карикатура, конечно же – но именно на неё.

Тут стоит сказать пару слов о политической позиции Вадима Леонидоваича; Сам он относился к россиянским властям и их идеологии с холодным омерзением, умеряемым только требованием объективности. Для их реальной, непарадной идеологии он нашёл убийственно точные формулировки. В частности, именно ему принадлежит определение россиянской власти как корпорации по утилизации советского наследия. Корпорация ему этого, кстати, не простила – когда пришло время воспользоваться его идеями, их автор остался не у дел: «во власть» звали любую сволочь, гнусь, мерзость, но не его.

С другой стороны, он не демонизировал этих людей, поскольку хорошо их понимал – в частности, делал удивительно точные прогнозы, в том числе и краткосрочные, «на случай». Сейчас, перечитывая интервью и комментарии Цымбурского, с удивлением понимаешь, до чего удачно были угаданы некоторые вещи – в том числе те, которые на текущий момент были вовсе не очевидны. Разумеется, ему приходилось ошибаться, как и всякому, кто берётся рассуждать о близком будущем – но даже эти ошибки куда более осмысленны, нежели писания штатных пропагандистов и штатных же оппозиционеров. Кстати, к нашей оппозиции Цымбурский относился крайне скептически – и поделом… Но сейчас это всё если не прошло, то, во всяком случае, остыло.

Сейчас уже очевидно, что определённая часть его концепций обречена на признание, быструю банализацию и забвение авторства: «ну это все знают». Другая, скорее всего, вызовет неприятие – ожесточённое и молчаливое, потому что открытая полемика даже с мёртвым гением – штука опасная, вступать в неё себе дороже. Ещё одна предсказуемая неприятность – делёжка трупа между сектами интеллектуалов: как только капитализация наследия повысится (а это неизбежно), станет престижно числить Цымбурского в предтечах… Всё это, повторяю, вещи неизбежные и ожидаемые. И хорошо, если хотя бы части того, что сделал Вадим, будет осмыслено, развито и преодолено. То есть — пойдёт в дело.

Как-то раз Вадим рассказывал мне, как ему построили гороскоп. «Представляешь, — рассказывал он, — мне сказали, что я всю жизнь буду сидеть в тюрьме, а идеи мои распространяются».

В тюрьме он и в самом деле сидел – как ещё назвать одиночество, непризнанность, смертельную болезнь? Теперь он свободен — а что будет по ту сторону бытия, не знает никто из живущих. Как говорил Гераклит, «людей после смерти ждёт то, чего они не знают и чего не ожидают».