О книге С. Сергеева «Русская нация, или рассказ об истории ее отсутствия». Часть 3

Завершая разговор о книге С. Сергеева перейдем к петербургскому периоду русской истории. Здесь автор продолжает высказываемую им ранее мысль об отсутствии в России институтов, ограничивающих власть монарха. При этом Сергеев ссылается на книгу Н. Тургенева «Росси и русские» представляющую собой отнюдь не исследование, а скорее политический памфлет, написанный эмигрантом-декабристом, знающим жизнь Франции куда лучше, чем жизнь России. Но, действительно ли в России XIX века не было «класса или сословия, каких-нибудь традиционных учреждений, заставлявших государя … поступать так, а не иначе»? Легко обнаружить, что это совсем не так: в этом Сергеева опять подводит тот факт, что он не обращает почти никакого внимания на историю государственных учреждений России. Не заметив деятельности и прав боярской Думы, о чем мы уже писали ранее, теперь он игнорирует Государственный совет.


Однако этот высший законосовещательный орган Российской империи существовал с 1810 года и обладал самыми обширными правами. Через госсовет проводились все новые законы и изменения в уже действующих законах. Состоял госсовет из верхушки бюрократии (туда часто назначались долго прослужившие высшие чиновники, достигшие значительных результатов в той или иной области государственного управления, являющиеся видными экспертами в ряде вопросов, бывших предметом их деятельности). Учитывая принципиально меритократический характер Российской империи, надо отметить, что назначения и продвижение на государственной службе зависело почти исключительно от образования, знаний и способностей человека, отчего качество управленческих кадров в Российской империи было крайне высоким. Назначение в Госсовет было пожизненным, что обеспечивало независимость мнения его членов.


Так вот, будучи высшим органом империи Госсовет являлся местом где сталкивались интересы различных групп, существовавших в структурах государственного управления России. Необходимо помнить, что Российская империя в XIX столетии, как и большинство стран Европы, была государством бюрократическим, построенным по принципам «государства-механизма» сформулированным еще в XVII веке. Следовательно, наибольшим влиянием в ней обладала бюрократия, чью роль точно отметил император Николай I, сказав: «Россией правят столоначальники». Именно бюрократия и была тем самым учреждением, «заставлявшим государя … поступать так, а не иначе». И это не пустые слова. Обсуждения законов в Госсовете всегда носили оживленный характер, мнения часто разделялись, нередко возникала позиция, когда большинство членов Госсовета отказывалось поддержать позицию императора и ему приходилось или убеждать членов Госсовета в своей правоте, или соглашаться с их мнением.


Естественно Тургенев, проживший большую часть жизни сначала в Англии, а затем во Франции имел в своем сознании такие институции как английская палата лордов и созданная по ее образцу французская палата пэров. Но наличие аристократических законодательных органов заслоняло перед глазами эмигранта наличие подобного же русского органа, созданного не на аристократических, а на меритократических началах. Впрочем, если обратиться в русской истории XVIII века, то мы увидим там Правительствующий Сенат, игравший ту же (если даже не большую) роль, что в XIX веке Госсовет. Петр Великий установил Сенату права самостоятельно издавать законы, имевшие ту же силу, что и законы изданные императором. В советской        и либеральной историографии существует давняя традиция умаления роли Сената, потому что не могут же русские иметь органы власти независимые от самодержавия «тирана и деспота на троне». Но если смотреть на властные полномочия Сената объективно, то надо безусловно признать, что он также был учреждением, «заставлявшим государя … поступать так, а не иначе». Кроме того, в XVIII столетии действовали и другие институты власти, ограничивающие монарха. Верховный тайный совет, собрание самых влиятельных аристократов и сановников империи дошел даже до того, что требовал у императрицы Анны учреждения в России аристократического правления по английскому образцу.


Сергеев много пишет о надзаконности власти русского императора, забывая при этом, что хотя воля монарха и была источником закона (как и в любом другом европейском абсолютистском государстве) император не мог нарушить уже действующие законы, как свои собственные, так и изданные его предшественниками. И это правило соблюдалось с чрезвычайной тщательностью, за чем как раз и следил весь бюрократический аппарат империи. Да, порой император мог прибегнуть к прямой реализации своей воли в незначительных делах, не нарушающих закон, но, например, ограничивающих действия отдельных чиновников. Автор приводит здесь историю с отставкой директора императорских театров князя Волконского, чей приказ был отменен Николаем II, но совершенно не замечает, что сама эта история прямо свидетельствует о том, что власть императора была ограничена. Именно возможность отставки была инструментом давления русской бюрократии на государя в том случае, если он начинал действовать слишком резко, вразрез с общественным мнением. В России существовала национальная элита, которая обладала достаточной независимостью, чтобы отказаться от государственной службы и занимаемых постов, в случае, если решение императора шло вразрез с их принципами. Представители элиты постоянно пользовались этой возможностью, причем сохраняли после этого и свое состояние и положение в обществе. Подобная независимость русской элиты также нельзя не признать важнейшим ограничителем самодержавной власти императоров.


Игнорирование роли Сената и Госсовета у автора столь велика, что в главе посвященной государственному управлению им отведен ровно один абзац! Причем анализ их деятельности сводится к не подкрепленным абсолютно ничем рассуждениям о «фиктивности» их роли в механизме государственной власти. Однако даже этот не подкрепленный доказательствами вывод Сергеева легко разбивается данными о «бюрократическом ограничителе» самодержавия и значении русской элиты, независимой от воли монарха.


Когда Сергеев пишет, что в России «не было единого правительства» (во главе с первым министром) он забывает, что такое правительство как раз было на протяжении всего времени существования министерской системы. Только вначале, пока в империи не был установлен парламентаризм, первым министром, определяющим курс правительства, был сам император. Не случайно все русские императоры были известны своей работоспособностью, часто лишенные отдыха, почти каждый день посвящая себя работе с министрами и поступившими из министерств бумагами. Сергеев возражает на это приводя цитаты из мемуаров современников, дававших критические оценки возможности императоров влиять на государственное управление. Но подобная аргументация вызывает обоснованные сомнения. Во-первых, потому что вместо анализа фактов и изучения рабочих процессов государственного аппарата, приводятся заведомо предвзятые оценки отдельных мемуаристов, а во-вторых, потому что не понятно, чем император в качестве главы кабинета министров был хуже отдельно назначенного чиновника или тем более политика. Уж заведомо образование императора было существенно лучше, чем у большинства его современников, а его знание системы государственного управления гарантировано находилось на самом высоком уровне.


Отвлекусь на небольшую, но как мне кажется, очень важную деталь. Автор пишет о «господстве временщиков» в государственном аппарате Российской империи, где «преобладали отнюдь не Потёмкины, а, скорее, Бироны и Аракчеевы». Это очень показательный пример того, как историк мыслит устоявшимися в общественном мнении шаблонами, не беря на себя труд даже проверить их истинность. Однако обе названные здесь в качестве отрицательных фигуры: Бирон и Аракчеев по мнению современных историков[1], проанализировавших факты их деятельности, а не исторические анекдоты и рассказы недругов, пришли к выводу что оба этих государственных деятеля сделали очень много полезного для России, в то же время Потёмкин будучи без сомнения виднейшим актором екатерининской эпохи, отличился множеством решений, которые не получится охарактеризовать иначе как волюнтаристские. Впрочем, подробно рассказывать о Бироне и Аракчееве в рамках рассмотрения книги Сергеева, нет нужды, это лишь маленький пример, демонстрирующий некоторую поверхностность автора и скоропалительность его суждений.


Сергеев много пишет о неконтролируемости русской бюрократии, совершенно забывая о том, что в империи с 1811 года существовал Государственный контроль, учреждение с правами министерства, выведенное из подчинения прочих учреждений и занимающееся проверкой деятельности всех государственных структур[2]. Между тем, Государственный контроль был реально работающим органом. В отличие от декоративных антикоррупционных и надзорных органов современной России, Госконтроль был настоящим ужасом для нечестных чиновников, а его проверки превращались в инструмент очищения государственного аппарата от неправедных чиновников. Госконтроль на протяжении всего времени своего существования возглавлялся людьми с безупречной репутацией, а чиновники госконтроля считались неподкупными. За более чем сто лет существования и активнейшей работы, русский Госконтроль не затронуло ни одно коррупционное дело!


Но критикуя русскую бюрократию на что же ссылается Сергеев? На исторические анекдоты XVIII века, на пьесу «Ревизор» и на свидетельства князя П. Кропоткина, анархиста и врага русской власти, чье мнение априори нельзя считать объективным. Вообще во всей книге преобладает крайне специфичный подход, с которым я никак не могу согласиться: изучаются не факты и документы, а мемуарная литература и публицистика. Однако изучение нарративных данных в исторической науке всегда вторично по отношению к изучению фактов. Если автор хочет исследовать систему управления России и русскую бюрократию, то прежде всего он должен аннулировать законы, практику их применения, изучать документы Госсовета и министерств, акты проверок Госконтроля, доклады офицеров корпуса жандармов о положении дел в губерниях, доклады губернаторов и иных высших чиновников и только после этого, использовать нарративные источники созданные современниками для того, чтобы выявленные факты и закономерности, иллюстрировать примерами из литературы.


Но особенный интерес вызывают выводы автора, когда он переходит к военным вопросам. Вот скажем информация о том, что Россия за XVIII и XIX века воевала 128 лет и только 72 года были мирными. Этот приводится как пример милитаризма русского государства. Но в то же время автор забывает, что если рассмотреть историю любой другой великой державы, то мы обнаружим приблизительно те же цифры мирных и военных лет. Так за 72 года правления самого великого короля Франции – Людовика XIV французы жили в мире лишь 21 год, а 51 год воевали. Пропорции те же самые: 1\3 мирных лет против 2\3 военных.


Когда Сергеев пишет про военные расходы России в XIX веке, он совершенно не учитывает того факта, что Россия была вынуждена воевать, что неизбежно приводило к росту численности армии и военных расходов. Рассуждения же автора о военных поселениях демонстрируют его плохое знакомство с данной проблемой. Известно, что военные поселения в России не были изобретением ничего не понимавших в хозяйственных вопросах военных бюрократов, а скорее переносили на русскую почву чрезвычайно успешный опыт Австрии, где с XVIII по XIX века до трети армии находилась на поселенном положении в качестве «граничар». История поселенных войск в России хорошо изучена[3] и в отличие от распространенного в обществе заблуждения, военные поселения были экономически эффективными, а жизнь поселенных солдат была существенно более легка, нежели в казармах или месте квартирования регулярных частей.


Когда Сергеев пишет о расходах на военные нужды он дает лишь цифры и доли военных расходов в бюджете, забывая использовать такой показательный метод как сравнительный анализ. А ведь в то же время, значение военных расходов на душу населения в России было самым низким среди великих держав. Англичанин, француз или немец платили на содержание своих армий в два раза больше средств, чем русский. Да и приведенная численность русской армии «около миллиона», это не более чем лукавые цифры. Да, русская армия мирного времени была самой большой в мире, но если посмотреть на армии Германии и Франции, то мы увидим, что их численность к 1914 году составлял 808 000 человек и 8882 000 человек[4]. Естественно русская императорская армия, будучи армией самого населенного государства Европы могла быть несколько больше, чем армии уступавших ей в численности Франции и Германии. Так что численность русской армии — это не более чем следствие демографии, а также протяженности страны, что вынуждало иметь большую армию в связи с тем, что транспортировка и мобилизация войск занимали в России больше времени, чем в более «компактных» европейских странах.


Интересны и рассуждения автора о Русской Америке – колонии на Аляске. Сергеев пишет, что «империя быстро, легко и за бесценок с ней рассталась», показывая тем самым, что плохо знаком с историей освоения Аляски. Между тем эта колония возникла как коммерческое предприятие связанно с эксплуатацией пушных ресурсов региона. Как только эти ресурсы были исчерпаны, выяснилось, что колония стала убыточной, что привело к убыткам эксплуатирующей ее «Российско-американской компании». Аляска в то время, как и сейчас отличалась крайне неблагоприятным климатом, попытки организовать туда поселенческое движение провались, несмотря на свободное наделение землей, а стратегическое значение этого владения было ничтожным. Так что Россия не «рассталась за бесценок», а говоря языком бизнеса «избавилась от убыточного актива». Сейчас сложно судить, было ли это решение правильным в исторической перспективе, но надо признать, что на момент принятия решения о продаже, оно было абсолютно логичным. Более того, что общественное мнение США всячески сопротивлялось попыткам правительства купить Аляску, считая, что федеральные власти покупают «ящик со льдом».


Особенно удручающе выглядят попытки автора дать исторический анализ войн российской империи, где Сергеев опять цитирует конспиролога А. Фурсова, к тому же известного левыми взглядами на русскую историю, что делает его оценки крайне сомнительными: «победители не полают ничего». Оставим за Фурсовым право на собственное мнение, но лишь беглый взгляд на границы российской империи от Петра I до Николая II говорит нам о том, что победители получали несколько больше, чем «ничего». Однако мнения Сергеева о результатах скажем Семилетней войны вызывают лишь удивление. Во-первых, Семилетняя война вовсе не была бессмысленной, так как велась против угрозы нарушения баланса сил в мире, что прямо задевало интересы России, а во-вторых, знакомство с заключенным по итогам войны Санкт-Петербургским миром, явно скажет любому непредвзятому историку, что результаты войны для России были крайне выгодными. Конечно ими в значительной мере не сумело воспользоваться правительство Екатерины II, но это было связано уже не с успехами русской армии и дипломатии, а с фактом переворота и свержения законного императора Петра III.


Точно также оценка Венгерского похода 1848 года, кране поверхностна и не учитывает того факта, что революционная Венгрия выступала в качестве силы, явно стремящейся нарушить стабильность в Европе, провоцирующей восстания на территориях других стран и открыто поддерживавшей революционные движения. Да, мы могли бы не идти в Венгрию, но что тогда получила бы Россия? Нетрудно понять: гораздо более кровавое восстание против русских в Польше, подогревание революционных волнений в Германии и на Балканах. Стоило ли это «отсиживания» дома в 1848 году? Вряд ли. Все прочие суждения автора построены по одной и той же схеме: «нечего лезть в мировую политику, когда дома порядок не наведен». Они кажутся понятными и логичными, но проблема в том, что что сам статус великой державы заставляет ее носителя вмешиваться в мировую политику, потому что иначе, увлекшись наведением порядка в своем доме, он рискует тем, что «мировая политика» сама придет к нему, причем скорее всего в виде недружественной армии.


Можно очень долго, буквально на каждой странице разбирать примеры неверной трактовки фактов автором, недостаточного использования источников, незнания тех или иных аспектов истории, но это превратит небольшой критический очерк в книгу наверное большего объема, чем «Русская нация или рассказ об истории ее отсутствия». Да это пожалуй и не надо. Потому что главное, что необходимо отразить в нашем небольшом очерке, это не фактические ошибки С. Сергеева, а его методологический просчет, когда анализ исторического процесса и фактов подменяется публицистикой и собственными, оценками, часто основанными на эмоциональных характеристиках или недостаточном знании исследуемого материала.



[1] См. например работы Е. Анисимова «Анна Иоанновна» и В. Томсинова «Аракчеев».

[2] За исключением ведавших делами императорского двора и собственной ЕИВ канцелярии.

[3] См. работы К. Ячменихина «Армия и реформы: военные поселения в политике российского самодержавия» и О. Матвеева «Военные поселения. Идеи. Проекты. Реализация».

[4] См.: История первой мировой войны 1914-1918 гг./ Под редакцией доктора исторических наук И.И. Ростунова — М, 1975.


Материал недели
Главные темы
Рейтинги
  • Самое читаемое
  • Все за сегодня
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Twitter