Специальная теория Путина

Гигант либерально-демократической мысли, отец всей и всяческой демократии, 76-летняя особа, приближенная к Всемирному Правительству, — короче говоря, сам Збигнев Бжезинский — опубликовал в Wall Street Journal программную статью «Московский Муссолини». В статье гигант на полном серьезе уподобил Владимира Путина Бенито Муссолини, а малахольный путинский режим — итальянскому фашистско-корпоративному государству 20х-30х годов прошлого века.

По мнению т. Бжезинского, российская элита тоскует по великодержавному имперскому статусу России, воспринимает независимость Украины и Грузии как оскорбление, а сопротивление чеченцев (надо понимать, сугубо мирных гуманитарно-либеральных чеченцев, каковые мухи не обидят — СБ) русскому господству — как террористическое преступление. «Дуче добился того, чтобы поезда ходили по расписанию. Фашистский режим пробуждал чувство национального величия, дисциплину и превозносил мифы о якобы великом прошлом. Точно так же и Путин стремится сочетать традиции ЧК со сталинским стилем руководства страной военного времени, с претензиями русского православия на статус «Третьего Рима» и со славянофильскими мечтами о едином огромном славянском государстве, управляемом из Кремля».

Вот так говорил намедни Бжезинский.

М-да. Я давно подозревал, что этот поваренный в холодных войнах гарвардский специалист ни черта не понимает в России. Но кто бы мог подумать, что настолько не понимает! С такими мощными стариками в роли идеологов-аналитиков непросто будет вашингтонскому обкому выстраивать восточную политику XXI века, ох как непросто.

Непонятно, где и при каких трагических обстоятельствах встречал отец всемирной демократии представителей нынешней российской элиты, тоскующих по имперскому статусу России. Как человек, всегда живущий в неподдельно ненавидимой Бжезинским стране, я могу утверждать, что сегодняшняя наша элита тоскует по миллиардам зеленоглазых долларов и сахарным пескам загадочных островов, а разговоры о нации и империи воспринимает как опасную попытку отнять у неё время или — того хуже! — развести на деньги. Ну да ладно, Бог с ней, с элитой. В конце концов, рассуждения бодрого 76-летнего классика о Православии и Третьем Риме находятся вполне на уровне студента второго курса кулинарного техникума — и только сладострастно бородатый русский либерал, готовый воздвигнуть себе мраморным кумиром любого всамделишнего врага России, может относиться к бжезинской геософии всерьез.

Нельзя не отметить нескольких вопиющих цивилизационно-культурных несуразностей «Московского Муссолини». В неофашистской стране, начертанной на карте экс-РСФСР тлеющим воображением старого технократа, поезда ходят по расписанию — совсем как при дуче. Уважаемый товарищ Бжезинский! Постарайтесь осмыслить простую вещь: если вы оказались в стране, где что-то ходит по расписанию, то эта страна — точно не Россия. Вас, наверное, просто обманули организаторы вашей пропагандистской поездки. Требуйте неустойки после отстоя пены!

Впрочем, не интеллектуально-научный уровень либерального мегакумира есть предмет нашего исследования. А образ Владимира Путина, нынешнего президента России, которого все чаще сравнивают и с Муссолини, и с Франко, и даже с Наполеоном I (Бонапартом).

Авторы таких метафор — или безнадежные простаки, или беззастенчивые льстецы. Третьего, увы, не дано.

Муссолини, Франко, тем паче — Наполеон Первый были людьми власти. И беззаветно любили они самоё власть. Ту мистическую субстанцию, которая даёт её носителю истинное право вершить судьбы малых сих, и потому — делает властеносителя подобным Богу. Эта субстанция не хранится в сейфовых ячейках банков первой категории надежности. Ее нельзя измерить на вес и растворить в воде. Запредельно сладостный вкус власти открывается немногим счастливчикам. А добывается этот вкус — на баррикадах, в землянках, на раздраженных полях сражений.

Тот же Бенито Муссолини, настойчиво поминаемый Бжезинским в контексте Путина, в 1922 году пришел к власти, возглавив поход 26 тысяч яростных сограждан на Рим.

Можно ли представить себе Владимира Путина во главе многотысячного похода на первопрестольную?

Вообразим ли Путин, сидящий с подствольным гранатометом в блиндаже перед решающим вооруженным броском в пекло борьбы за власть?

Наконец: смотрится ли Путин даже в умеренно интеллигентной роли лидера парламентской оппозиции?

Очевидный ответ на все три вопроса: нет.

Путин и Муссолини (а также Гитлер, Франко и далее до А.Г.Лукашенко) — всходы разных посевов.

Если присмотреться, то нельзя не увидеть, что наш президент любит не власть, а атрибуты власти. Дворцы, самолёты, лимузины, яхты, почётные караулы, Charles Lafitte 1815 года издания, хрустящего вальдшнепа в соусе белой калины, слова «Геркуланум» и «Корфу», тени Шрёдера и Берлускони. И народные восторги, конечно. И вертикальное сияние виртуального рейтинга, на протирание которого ежегодно списываются мегатонны сверхчистого кремлёвского спирта.

Но власть как орудие мрачного демиурга, как поле, в котором вспыхивает разряд сияния, — для Путина почти невыносима, словно состарившаяся опостылевшая любовница из нищих студенческих лет. Почти каждый, кто смотрит иногда общенациональное русское телевидение, научился видеть, что от бремени власти демократически избранный президент РФ становится буквально серо-зелёным. Как прибрежное море в пахучем районе индустриальной Одессы.

Ещё раз: попробуем представить себе Владимира Путина, выходящего к пятисоттысячной толпе и бросающего в неё: Вы готовы умереть за меня и Россию? А в ответ — колыхание восторга и неистовый рёв.

Представили? Не выходит?

То-то же. А вы говорите: Муссолини, Муссолини.

Главный управляющий

Занудные кремлёвские разговоры о том, что президент РФ — всего лишь наёмный менеджер с фиксированным сроком контракта, глубоко и далеко не случайны.

Как показывает беспристрастный небжезинский анализ, Владимир Путин и в самом деле не считает себя Хозяином Земли Русской. А считает — управляющим большим поместьем.

Поместье это очень старое — 1200 лет в обед. До недавних пор принадлежало оно знатному русско-немецко-грузинскому роду. Но последний русский хозяин оказался человеком не в меру легкомысленным, пьющим и слабым по части женских прелестей. Потому поместье потихоньку захирело и было заложено американскому миллионщику. Последнее, что сделал хозяин перед пенсионным отъездом в Париж навсегда, — назначил главного управляющего. Честного, аккуратного, из небогатой, но порядочной семьи обрусевших немцев. И остался наш управляющий с поместьем один на один. Американец, собака, правда, два раза в год письма шлёт и еще раз в год отчёт требует. Но самолично не наезжает, указаний точных не даёт, а потому как ему по высшему разряду угодить — непонятно. Но стараться надо — а то разгневается и выпишет через суд триста ударов плёткой. Вот стыд-то будет на всю округу!

Поместье, конечно, бессмысленно, неразумно большое. Гектаров пятьсот без малого. Когда-то было еще больше, много больше, но последний хозяин гектаров триста в дурака проиграл и в казино прокутил. Но даже пятьсот — чересчур. Гектаров двести хватило бы за глаза. Но уменьшить поместье управляющий не решается. Мало ли кто чего потом говорить будет — дескать, не уберёг доверенное добро! Да и кредитору — американскому миллионщику может не понравиться.

Работает главный управляющий очень неплохо, если не сказать — просто хорошо. На твердые пять с минусом. Пшеницы в полтора раза больше собирать стали. Долги древние почти все отдали — а то ведь прежде, пять лет назад, каждое Божье утро какой-нибудь уездный кредитор наезжал. Охрану новую поставили — старых разгильдяев разогнали. Выпуск стенгазеты наладили: оранжевый негр Леопольдыч, в своё время вывезенный бывшим хозяином из какой-то там Эритреи, каждую неделю славит успехи управляющего фломастерами трёх цветов. Не все стенгазете верят, но все, разбирающие грамоту, — разбирают.

В главном барском доме, который пять лет назад от ветра упасть мог, управляющий евроремонт сделал. Лифты ОТИС, кондиционеры Daikin, зимний сад из муранского стекла. Проржавевший дотла фамильный герб на фасаде покрыли толстым слоем молочного шоколада — чтобы вкуснее смотрелся. Только фундамент, как прежде, плывет, и надо бы его жидким азотом залить, да сейчас пока денег нет. Экономить надо. Ведь на праздники — в Баден-Баден ехать, а там дальше — горные лыжи в Китцбюэле, а потом — еще конгресс управляющих поместьями и латифундиями в Рио-де-Жанейро. (Кстати, две пары новых белых штанов совсем не помешают). В общем, тут пока не до фундамента. И так сделано до чёрта. Кто бы оценил, ублюдки неблагодарные.

Народец, по правде сказать, в поместье сплошь убогий и угрюмый. Работать не хочет, не любит и не умеет. Скотник Акимыч неизменно мертвецки пьян. Лакей Абрам Фирсович на старости лет совсем сдал — перестал мыться, и распространяет в главном доме жуткое зловоние, от которого хоть на стенку лезь. Кухарка Фёкла русскому языку почти разучилась и всё норовит принести водку вместо чая. Ключница Пульхерья, сожительница пьяного скотника, то и дело бросается на управляющего с дикими криками «Отец родной!» и просит денег на поправку здоровья её слепой колченогой кошки. В общем, полный караул.

Хочется закрыть глаза и вообразить, как весь этот скотоподобный люд, невменяемые бабы и мужики разом куда-то исчезли. А их место заняли длинноногие модели от Лагерфельда и стройные рафинированные клерки от Hugo Boss. И надо бы, конечно, разогнать прескверных холопов, да пока рука не поднимается. В общем, хрен с ними, пусть живут пока. Но платить им не будем. Все равно деньги пропьют, а там, глядишь, на нечаянных радостях вообще из берегов выйдут и стога хозяйские подожгут. Нет, деньги — они холопов не любят. Деньги надо складывать в бронированных подвалах господского дома, на самый что ни на есть чёрный день, на случай зимы, чумы, сумы и т.п.

Почему старые хозяева разорились — управляющему с его немецкой трезвостью куда как хорошо понятно. Что они на своих пятистах га понастроили — это вообще ни в сказке сказать, ни пером описать! Какие-то форты, бастионы, мельницы, даже заводы. Сейчас, конечно, это всё не работает. Но электричество и воду жрёт гнусное хозяйство, черт бы его подрал. Мы уже его, конечно, частью прикрыли, частью распродали на брёвна и гвозди. Расходы сразу уменьшились вполовину. Да и кредитор-американец вроде не против: телеграмму ободряющую прислал, дескать, все это безобразие лишнее отправляйте к богу в рай. Там еще рабочих было человек пятьдесят, а куда нынче подевались — не знаем. Может, пьяные по канавам валяются. А может, в соседние поместья на заработки подались. Ну и слава Богу. Всё хлопот меньше.

Да, вот ещё. Тут двести лет назад крестьянский театр открыли и школу для холопских детей. Стоят до сих пор, хотя их не ремонтировали: на господский дом средств едва хватает. Думаем, конечно, тоже закрыть: будто нашему потному грязному отребью всё это нужно! А я вам так скажу: лучше парижской оперы, что во дворце Гарнье, всё равно ничего не сыщешь. И кто сможет — тот до нее доберется. А никаких доморощенных театров, пахнущих кислыми щами, нам даром не надо.

Правда, как главный дом обновляли, так две дюжины турецких рабочих завезли, и с тех пор они никак уезжать не хотят. Живут где-то в пролесках, на границе поместья, воруют у стародавних мужиков, жгут костры и поют не по-нашему. Ну и пусть себе. Нет такой задачи — вмешиваться в дела сброда. Так на жизнь вообще никакого времени не останется.

И только тогда отдыхает от неустанных трудов главный управляющий, когда закрывается на излёте терпкого дня в огромном барственном кабинете, с настоящими картинами Шилова и фальшивыми — Лансере, в обществе любимой собаки чрезвычайно королевских кровей и, пригубив весёлое «Асти Спуманте» иль папского замка вино, грезит беззаветно о дне, когда служба его закончится. Но вдруг странная мысль пронзает его: служба закончится, а на кого всё оставить? А как барину бумаги в Париж передать? А американец проклятый? И как будто злая иголка тайского врача впивается управляющему в позвоночник.

И еще иногда видит главный управляющий, занимающий временно большую хозяйскую спальню, страшные и одинаковые сны. Про то, как скотник Акимыч, протрезвев и помолодев лет на двадцать, поднял всех неблагодарных мужиков с безмозглыми турецкими рабочими вместе. И пришли они все, с вилами и топорами, к балюстраде главного дома и заорали нечеловеческим голосом: Почто отравил старого барина, немчура проклятая?!

- Подите прочь, свиньи, я за этого вашего барина все долги поотдавал…

Тут, слабо вскрикнув, он просыпается. И, схватив трубку поместного телефона, вызывает Леопольдыча, и просит оранжевого негра пройтись-прогуляться по пятистам гектарам.

- Леопольдыч, сходи, дорогой, выясни: любит меня ещё мой народ?

Через два битых часа Леопольдыч, покачиваясь от грошовых возлияний, возвращается к начальству и с важностью чрезвычайной докладывает:

- Так точно, Ваше превосходительство, 72 процента холопов как из пушки души не чают. Ещё 28 процентов найтить не удалось.

И отходит тогда больная душа главного управляющего. И велит он подать из гаража свой малиновый «Рольс-Ройс» с фильдеперсовым верхом, и, накинув белое кашемировое кашне, отправляется в поездку по лужайкам и ручейкам огромного старого имения. Нет, всё-таки 117 поколений господ не зря постарались. Не зря.

Настоящий Муссолини

При Бенито Муссолини в Италии было очень много плохого. И мы все это знаем (спасибо не столько Бжезинскому, сколько советскому курсу всемирной истории). Мы знаем, кроме всего прочего, что погубил дуче и его режим альянс с Адольфом Гитлером.

Но было при Муссолини — horribile dictu! — и кое-что не очень плохое.

С 1922 по 1938 год население Италии выросло на 15%.

За время правления Муссолини была практически полностью разгромлена мафия.

В 1929 был подписан Латеранский конкордат, в результате чего католичество стало государственной религией Италии, а во всех школах страны было введено преподавание основ католицизма.

В 1932 году был учрежден Венецианский международный кинофестиваль. В 1934 и 1938 годах сборная Италии выигрывала чемпионаты мира по футболу.

А вот так говорил Муссолини. Послушайте.

«Человек — это индивид, связанный с нацией, с Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, историческую миссию, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства. В этой жизни индивид путем самоотрицания, жертвы частными интересами, даже подвигом смерти осуществляет чисто духовное бытие, в чем и заключается его человеческая ценность».

«Нация не есть раса или определенная географическая местность, но длящееся в истории множество, объединенное одной идеей, каковая есть воля к существованию и господству, то есть самосознание и, как следствие, личность».

«Превышая границы краткой индивидуальной жизни, государство представляет неизменное сознание нации. Внешняя форма государства меняется, но его необходимость остается. Это государство воспитывает граждан в гражданских добродетелях, оно дает им сознание своей миссии и побуждает их к единению, гармонизирует интересы по принципу справедливости; обеспечивает преемственность завоеваний мысли в области знания, искусства, права, гуманной солидарности; возносит людей от элементарной, примитивной жизни к высотам человеческой мощи, к Империи; хранит для будущих веков имена погибших за его неприкосновенность и во имя повиновения его законам; ставит примером и возвеличивает для будущих поколений вождей, увеличивших его территорию; гениев, его прославивших. Когда чувство государственности ослабевает и берут верх разлагающие и центробежные устремления, тогда нации склоняются к закату».

«Стремление к империи, то есть к национальному распространению есть проявлении жизни; обратное, «сидение дома» — признак упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, — всегда империалисты; умирающие народы отказываются от всяких претензий».

Ну и при чём здесь, спрашивается, Владимир Путин?

Специальный вариант статьи опубликован в «Известиях» во вторник, 28 сентября

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
  • Самое читаемое
  • Все за сегодня
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Telegram