IV Речь Посполитая: взгляд на Восток

Восточную политику Польши ни в коем смысле нельзя назвать прагматичной. И это не оценка со стороны. Так воспринимают ее сами поляки. Когда речь заходит об отношениях с восточными соседями, то непременно появляются термины, чуждые как современному российскому, так и западному политическому дискурсу. Это в первую очередь "политика памяти" и "историческая политика". Именно на них базируется любая идеология польской восточной политики, какой бы партией она ни провозглашалась. Поляки открыто говорят о "болезненной чувствительности Польши" к России и требуют уважения к своим чувствам. Основание политики на подобных основаниях крайне редко находит понимание как на Западе, так и в России. Обыкновенно заявления на этом языке воспринимаются как риторические обороты и всерьез не рассматриваются. Напрасно. Для польской политической элиты, как и для поляков вообще, эти слова наполнены действительно серьезным содержанием и пустым звуком никак не являются. Здесь надо учитывать своеобразный польский взгляд на прошлое Восточной Европы и ее нынешнее состояние. Это как раз то, что в России представляют себе очень немногие — в основном те, кому доступна польскоязычная литература и пресса. Осознание этой специфики давно уже стало очень важной задачей для российского общества. Польша — не тот сосед, с мнением которого можно не считаться.

Традиционно в Польше выделялись две основные парадигмы иностранной политики, названные по основным польским королевским династиям средневековья — пястовская и ягеллонская. Первая подразумевает установление активных отношений (как союзнических, так и конфронтационных) с немцами и весьма пассивный взгляд на восток. Вторая, наоборот, вся обращена на восток, на проникновение в Литву и на русские земли. Это идеология "покорения Востока", идеология великой Польши не как центральноевропейской, а как основной восточноевропейской региональной державы. Итоги Второй мировой войны, связанные с "перенесением" Польши с востока на запад, должны были, по идее, поставить окончательный крест на ягеллонской парадигме, а реальность 1990-х гг. возродить полноценную пястовскую политику. Но в действительности Польша приняла совершенно новую идеологию своих восточных связей, а именно выработанную польскими эмигрантскими кругами в Париже в 1960-70 гг. т.н. "доктрину Гедройца-Мерошевского".

Не буду подробно на ней останавливаться, тем более что недавно в русском интернете появился перевод статьи Ю.Мерошевского 1974 года с изложением её основных идей. Главным изменением, которое внесла эта доктрина в польское представление о мире, была актуализация того факта, что Россия отнюдь не является польским соседом на востоке, что между ней и Польшей расположен целый регион третьих стран, который был обозначен как "ULB" (Украина-Литва-Беларусь).

Основной темой польской восточной политики объявлялся именно этот регион, он же был осознан как ключ ко всем связям с Россией. Доктрина Гедройца постулировала принципиальный разрыв с ягеллонской парадигмой, объявив ее империальной и потому недопустимой в современном мире. Однако она и не призывала вернуться к пястовским временам. Наоборот, все ее внимание оказалось сосредоточено на необходимости новой активной политики на востоке, политики на новых основаниях и с новыми целями. Теперь главная цель Польши — независимость региона ULB от России. Залогом же этого считается становление полноценного польского влияния на этих территориях, что легко реанимирует при необходимости и "благородную ягеллонскую идею", от которой доктрина как бы призывает отречься.

Наиболее успешной "операцией" в рамках этой доктрины считается "Помаранчевая революция" на Украине. Все кандидаты в президенты на последних выборах, как бы негативно они не относились к А.Квасьневскому, сходились на том, что Украина — его несомненная заслуга. А приоритетной задачей нового этапа политики объявлена программа "содействия развитию демократии в Беларуси". Стоит также подчеркнуть, что основной тон доктрины Гедройца — признание империалистического характера старой польской политики на востоке — до сих пор не принят польским обществом и реальное столкновение с фразами вроде "Для русских польский империализм — вечно живая историческая тенденция" (Ю.Мерошевский) вызывает шок и возмущение у любого поляка. Поэтому не стоит переоценивать анти-ягеллонский характер доктрины Гедройца. Отношения с Россией Польша по-прежнему воспринимает как "борьбу за лидерство на Востоке". "Телом Польша в Европе, но душой на Востоке".

Современный этап польско-российских отношений всеми политиками в Польше оценивается негативно. Другое дело, что виновной в этом признается только Россия, нежелающая смириться с независимостью ULB и с польскими интересами в этом регионе. Особенно теперь, когда обе лидирующие польские партии ("Гражданская платформа" и "Право и справедливость") объявили о начале эры новой польской политики на востоке (как и новой эпохи польской государственности — создания IV Речи Посполитой). Связано это с реализацией планов по вступлению в ЕС и НАТО, что расценивается как гарантия безопасности и независимости от Москвы. Как написал в статье "Через Европу в Россию" недавний министр обороны Польши и один из лидеров "Гражданской платформы" Бронислав Коморовский, "Членство в НАТО и в ЕС позволяет нам чувствовать себя безопасно. Это даёт также возможность определения совершенно новой и лишенной старых комплексов и стереотипов "российской политики" Варшавы" (Gazeta Wyborcza, 19.09.05, c.24).

Поляков крайне раздражает нежелание Москвы учитывать Польшу как равноправного партнера-соперника в этом регионе. "Россия представляется неспособной на примирение с идеей независимой польской иностранной политики", — пишет Б.Коморовский в той же статье. На конференции "Польша в глазах соседей", проводившейся в сентябре этого года в редакции польского еженедельника "Политика", я наблюдал весьма болезненную реакцию поляков на данные соцопросов россиян об ассоциациях, которые вызывает у них Польша. Ассоциация была главным образом одна — актриса Барбара Брыльска. Соответственно, чуть ли не главной проблемой в отношениях с Россией признается задача заставить ее считаться с Польшей, замечать ее.

Два основных кандидата в президенты на последних польских выборах представляли в этом смысле два различных подхода к реализации амбициозных планов Польши. Дональд Туск ("Гражданская платформа") и его партия делали упор на то, что Россия считается только с "сильными мира сего", к каковым Польша не относится, а потому есть только один способ заставить Россию считаться с Польшей — подстроить под польские интересы всю восточную политику ЕС, став её мозгом и руками. Такую позицию разделяют и социал-демократы. Иной взгляд на это у победившего в предвыборной гонке Леха Качинского и его партии "Право и справедливость". Ими четко осознается, что заставить "плясать Брюссель под польскую дудку" не удастся. Франция и Германия объявляются "русофильскими" странами, которые никогда не поймут специфики польской "исторической политики" на востоке и не станут ее полноценными союзниками. В связи с этим указывается на необходимость сохранения определенной автономности польской внешней политики, чтобы Варшава не была вынуждена участвовать в слишком пророссийской политике ЕС и имела свободные руки на востоке.

Политики "Гражданской платформы" большую надежду связывали с приходом к власти в Германии Ангелы Меркель, которая уже приезжала в Варшаву по приглашению Д.Туска и обещала, что интересы Польши будут учитываться в проведении новой немецкой восточной политики. "Теперь у нас есть надежда, что появится хорошая международная политическая конъюнктура для реального исправления польско-российских отношений" (Б.Коморовский). Однако приход к власти в Польше Леха Качинского, имеющего не лучшую репутацию в Германии из-за своих почти германофобских заявлений, как и его однозначно проамериканская позиция, а также то обстоятельство, что за внешнюю политику Германии в новом коалиционном правительстве будут отвечать по-прежнему социал-демократы, ставя реализацию этих надежд под вопрос.

Однако представляется, что главной проблемой является все же собственно польское самоощущение, те комплексы, о которых иногда говорят сами поляки. Характерно, например, что на обсуждении будущих отношений с Россией на сентябрьских теледебатах между Л.Качинским и Д.Туском основным и долго обсуждавшимся был вопрос о том, гоже ли президенту Польши в течение получаса ждать приёма президента России, сидя при его кабинете. А новый премьер-министр Польши Казимир Марцинкевич в журнале "Wprost" ещё за 25 сентября (№ 38) заявил, что "Северный газопровод — это попытка перенесения германо-российской границы на запад от Польши" (с.54). Такую реакцию нельзя назвать иначе, кроме как болезненной.

В корне этой болезненности лежат те исторические "воспоминания", которые и составляют основы польской восточной "политики памяти". Эти же "воспоминания" заставляют их совершенно по-разному относиться к трём основным соседям на востоке — Украине, Белоруссии и России, на чем стоит остановиться особо.

Украина

Украина — польская земля. По соображениям политкорректности так говорить сейчас не принято, но для большинства поляков это однозначно так. Поляки вообще склонны признавать польской территорией все земли, когда-либо подчинявшиеся польской короне, но здесь эта мысль проявлена особенно остро. Так сложилось исторически: с 14 по 17 века её территории были областью активной колонизации польской шляхты, которая и представляла собой "narod Polski" в его средневековом понимании. Ко времени войн Хмельницкого почти все земли нынешней Украины (кроме Новороссии, Запорожья и Закарпатья) были в собственности у польских или полонизировавшихся землевладельцев. Так что они были польскими даже de jure. Мало какой поляк признает, что Киев, а особенно Львов, — не польские города.

Для поляка украинцы, которых вместе с белорусами в Польше и по сей день часто обозначают как "narody chlopskie", — это потомки взбунтовавшейся черни, бывшие крепостные, у которых нет своей культуры и уж тем более — своей земли и своих городов. В проводившихся в Польше 1990-х годов опросах общественного мнения на вопрос о том, "Какие народы вам наиболее антипатичны?", первое место прочно удерживали именно украинцы. Это определено как мыслью о том, что украинцы захватили польские земли и польские города, так и памятью о той резне, которую те устроили полякам в конце 1930-х — в 1940-е гг. на территориях нынешней Западной Украины.

Как говорит одна моя знакомая исследовательница образа украинцев в польской культуре, этот образ очень близок к современному представлению многих русских о чеченцах: грубые неотесанные бородатые мужики в грязной одежде, с хитрым взором и ножиком за пазухой. "Отвернёшься — пырнёт". Главные чувства типичного поляка к украинцам — это бытовой страх и цивилизаторское высокомерие. Ведь если у украинцев и есть какая-нибудь культура — то только благодаря тому, что их чему-то обучили поляки (мысль, лежащая в основе почти любого польского описания Украины). Ещё в XVI веке в польской культуре сложилось убеждение, что земли и народы к востоку от Варшавы — это своего рода "польская Америка", и населена она "восточными индейцами". Святой долг поляка заключается в освоении этих земель, их окультуривании, а также в крещении аборигенов (православие христианством не считалось). Эта позиция часто перерастает в осознание своего долга продолжать просвещать украинцев, нести им свет с Запада, не оставлять в невежестве и уж тем более — в лапах страшного Востока.

Политика Польши по отношению к Украине, какой риторикой она ни была бы украшена, — это не политика "дружественного государства". Это политика, ведомая по отношению к своим же (хоть и утраченным) землям, и нацелена она на хотя бы частичное восстановление польского влияния на своей территории и выдавливание оттуда "московского агрессора". Политика А.Квасьневского во время "Помаранчевой революции" является, во-первых, очередным шагом по восстановлению своего патронажа над польскими "кресами" (восточными окраинами), а во-вторых — продолжением цивилизаторской миссии по отношению к своим бывшим "chlopam". Да и сама эта "революция" считается скорее подарком от поляков "бедным украинцам", чем их собственным предприятием. Конечно, украинцы не смогут сами охранять завоевания этой "революции" (в чём поляки в последнее время только убеждаются), так что за ними придется осуществлять надзор и проводить патрональную политику. Когда-нибудь, возможно, украинцы поймут всю глубину своей "вины" перед поляками, слёзно покаятся и Польша снова станет хозяином на "своей земле". Главное же условие такой перспективы (к которой, несомненно, надо стремиться, хотя она и очень призрачна, почти уже невероятна, что тоже осознаётся) — борьба с гнетущим и разлагающим влиянием Москвы.

Белоруссия

Отношение поляков к Белоруссии иное. Её территории не воспринимаются столь однозначно как польские (всё же они были в составе Литовского великого княжества). Они традиционно назывались поляками Литвой, её население — литвинами. Хотя и это вряд ли их делает совсем уж непольскими — всё же для многих поляков, как и для Адама Мицкевича, Литва была "своей отчизной". Никакого особого образа белорусов и Белоруссии у поляков не было, как и каких-то определённых чувств к ним. Как признают сейчас некоторые польские социологи, впервые ясный образ этой страны появился в польском сознании лишь в середине 1990-х, когда к власти в ней пришёл А.Лукашенко. По сей день понятия "белорусы" и "Лукашенко" для поляка неразрывны. При резко негативном отношении к этой политической фигуре в польском обществе сам образ белорусов оказался так же негативным. Это образ тех "восточных индейцев", которые столь закостенели в своём невежестве, что просто отворачиваются от света культуры и цивилизации, предпочитая прозябать в рабстве и "хамстве".

Тем не менее, надежду польское общество не теряет. Полякам ясно, что если не повернуть белорусов к Западу, то Польша не сможет восстановить свой патронат над всей былой Речью Посполитой, не будет хозяином всех своих "кресов", и, хуже того, — останется ни чем не защищена от российской агрессии. Перед новым президентом Польши стоит задача отделить образ белорусов от образа Лукашенко (что по сути означает задачу сформирования нового образа практически на пустом доселе месте), наделить его чертами страдальческого и искренне тянущегося к свету цивилизации восточного народа с некоторыми положительными качествами, который тоже сильно потерпел от Москвы и потенциально имеет шансы на то, чтобы, сделавшись добросовестным учеником Польши, стать частью Западного мира. Только тогда возможно будет объединить польское общество вокруг идеи о совершении новой "Помаранчевой революции" на северо-восточных "кресах".

Первые и весьма сильные шаги в этом направлении уже совершены. Проводником революционных идей решено было сделать Союз поляков Беларуси, в связи с чем возникла конфликтная ситуация между ним и А.Лукашенко. Последнее было расценено как "ущемление прав польского нацменьшинства" — уже серьезный повод для вмешательства. С неформальным лидером Союза Анжеликой Борыс Дональд Туск ездил в начале сентября в Страсбург объединять европейское общественное мнение по ситуации в Беларуси. Совершение "революции" в этой стране Туск объявлял одной из главных задач своего будущего президентства. Впрочем, основные наработки в этом отношении есть именно у "Гражданской платформы", проигравшей выборы братьям Качинским и не вошедшей в правительство. Сможет ли правительство "Права и справедливости" использовать опыт и связи конкурирующей партии — ещё вопрос, но не отстать от обещаний Туска в этой области для Леха Качинского теперь — дело чести. Показательно, что выбранный единым кандидатом в президенты Беларуси от оппозиции Александр Милинкевич также является членом Союза поляков Беларуси.

Россия

Образ России — центральный для польской культуры. Последние полтысячелетия она строится именно на его основе, отталкиваясь от него как от всего самого тёмного. Россия, в первую очередь, это страна крайной дикости, жестокости, бескультурья и рабства. Русские являют собой прямую противоположность полякам во всём, кроме тяги к алкоголю. Во-вторых, Россия — это враг и постоянный агрессор на "польских землях". Рассказы о России как в позднее средневековье, так и в современной польской прессе, практически одинаковы. Эта картина очень далека от реальности, от собственно России и русских, так же как и средневековые рассказы о людях с песьими головами и четырьмя руками были далеки от образа реальных туземцев, встречаемых путешественниками. Но здесь и не идёт речь об адекватности. Этот русофобский образ — он для внутреннего потребления, он структурирует польскую культуру и ему не нужно разрушительное воздействие фактов. Главное, что Россия — это центр мирового зла, это страна "подлой жизни", это антипод Польши. А уж сколь далеко заходить в описании этого средоточия Зла, как и его хитроумных происков, — зависит от страстности и остроумия публициста при дворе короля Сигизмунда III или редакции "Газэты Выборчей".

Неадекватность польских описаний России и российской политики во многом подкреплена и структурно-языковыми причинами. Поляки вообще не знают о существовании такого народа, как "русские". Слово "ruski" в польском языке носит ругательный характер и потому удалено из литературной лексики. Его можно встретить только при описании реалий земель нынешних Украины и Белоруссии в прошлых веках. Ведь в составе Речи Посполитой существовало и Русское воеводство с центром во Львове, а в любом старом польском городе есть Русская улица, на которой жили православные торговцы и ремесленники. Тем не менее применительно к тамошнему населению этноним "русские" был за XX век заменён на "украинцы" и "белорусы", само же слово осталось как определение для крайне невоспитанного и некультурного человека низких побуждений и "восточной" национальности. Московское же государство для поляков всегда было населено "московитами" ("москалями") или — позже — "россиянами" ("rosjanie"). Когда Советский Союз решил обучать всех поляков русскому языку, они открыли для себя, что россияне — тоже русские, и это открытие носило очень оскорбительный для самих русских смысл. Теперь ругательное слово "ruski" часто применяется и к россиянам. Однако оно не является этнонимом, это лишь ругательство.

Осознание русских как россиян принципиально меняет восприятие истории и искажает для поляка смыслы московской политики. Если русское самосознание отсылает нас к понятию Руси и Русской земли, делая тот же Львов в нашем восприятии всё же скорее русским, чем польским или украинским городом (не говоря уже о "Матери городов русских" — Киеве), то поляку совершенно непонятно, какое отношение "россияне" могут иметь к русским землям польских кресов. Этническая граница россиян проходит по западным границам былой Речи Посполитой, то есть по границам нынешних Украины и Белоруссии. Если для русских политика присоединения украинных и белорусских земель была скорее политикой объединительной, а не завоевательной, политикой национальной консолидации по восстановлению русского единства на Русской земле, то для поляка любой выход россиян на территорию польских кресов, на "ruskie ziemie" — это однозначно акт агрессии.

В представлении поляка, россияне не имеют никакого отношения к понятию Руси (слово-то совсем другое!) и у них мало что общего с украинцами и белорусами. У них есть свое Московское царство со своей традиционной территорией. То, что для русских было отвоеванием своего, для поляков было попыткой захвата польских земель, не имеющей под собой никаких исторических оснований. Соответственно любой политический шаг современного руководства России, направленный на сближение с Украиной и Белоруссией — это лишь очередная выходка агрессора. Россиянам должно быть стыдно за то, что они когда-то вторглись на эти территории (никогда прежде под Москвой не бывшие и потому никакого отношения к ней не имевшие), и теперь поляки ждут покаяния России за то, что она посмела помешать польскому господству на них. Вместо этого Россия продолжает делать попытки сохранить там своё влияние, что до глубины души возмущает поляка: ведь это польские земли. Показательно то, что и в доктрине Гедройца, как бы признающей их "не-польскость", территория столкновения российского и польского империализмов обозначена как "ULB". Поляк не смог понять, что отношение России к Украине и Белоруссии и ее отношение к Литве — принципиально разные темы. Хотя, скорее, не захотел понять: неслучайно буква, обозначающая Литву, весьма нелогично поставлена в центр этой аббревиатуры — ее нельзя отделить.

Вряд ли Москва когда-нибудь сможет признать, что старые западно-русские земли (Украина и Белоруссия) — это исторически польская территория и она никаких оснований для влияния на них не имеет. Москва вообще не очень замечает Польшу: для русских это лишь небольшое государство где-то на западных границах, "да мало ли там таких!". Столь же трудно предположить, что поляки когда-нибудь откроют для себя существование по сей день русского народа, который мыслит всю территорию Руси как свою. Любые действия Москвы относительно Украины и Белоруссии будут расцениваться как проявления "извечного российского империализма", а в кулуарах обсуждаться как вмешательство в польские дела.

Россия была и навсегда останется для поляков коварным врагом, а русофобия — одной из главнейших черт польской культуры и польской политики. С распадом Варшавского блока и вхождением Польши в ЕС и НАТО эта польская черта не только не стушевалась, но стала наоборот ярче. Все прошедшие с тех пор года русофобия в Польше росла как на дрожжах, а особенно в последнее время. Как говорит одна моя знакомая, русская по происхождению, но с детства жившая в Литве и в Польше, "такой сильной русофобской волны здесь не было даже в конце 80-х". Поляки не просто не любят Россию, они упиваются своей нелюбовью. Теперь даже в Польше появились голоса, говорящие об абсурдности столь сильного нагнетания ненависти к России. Хотя главный аргумент здесь — невозможность её разрядки, "ведь война с Россией сейчас немыслима".

Впрочем, малая реалистичность серьезного столкновения только убеждает польских политиков в том, что они имеют "свободные руки" на востоке. Лех Качинский говорит о необходимости окончательного демонтажа Советской империи как о залоге избавления от "российской угрозы". "В восточном направлении мы можем быть очень активным игроком", — заявил он в предвыборных теледебатах, добавив, что раз русские понимают только язык силы, то и надо с ними разговаривать на этом языке. Польские политики любят говорить о необходимости выздоровления России от её исторических болезней, хотя часто это звучит и откровеннее — как необходимость расставания России со своей самоидентификацией и осуждение ею своей истории. В этом видится даже моральный долг Польши: "А в таком случае как поляк, историк и политик я утверждаю, что то, что мы добиваемся правды и справедливости, является необходимостью и моральным, а также политическим обязательством не только по отношению к нам самим, но и по отношению к простым россиянам" (Б.Коморовский). Впрочем, такому "оптимистическому" взгляду часто противостоит весьма типичная для польской прессы печальная фраза о том, что "Россия осталась и всегда будет Россией".

Есть, правда, и иные голоса. Например, один из лидеров партии "Лига польских семей" проф. Мачей Гертых во время теледебатов кандидатов в президенты второго плана (TVP2, 03.10.05) особо подчеркнул, что "не стоит всё время махать саблей перед Россией по каждому возможному поводу, как делает это "Гражданская платформа" и особенно "Право и справедливость". "Мы пожинаем плоды решений Круглого стола, когда был взят курс одновременно и на разрыв с коммунизмом, и на разрыв всех связей с Россией, на конфронтацию с ней. Это представлялось единым комплексом, и мы теперь видим, что это было ошибкой". С этой точкой зрения согласился и лидер третьей по численности фракции в Сейме глава партии "Самооброна" Анджэй Леппер. Тем не менее такие голоса не слышны в большой польской политике, а основной ее тенденцией является все большая агрессивность и амбициозность восточных планов. Как написал Б.Коморовский, "уже ощутим ветер, который наполнит паруса нашей наиболее амбициозной восточной политики". И ветер этот уже давно должен чувствоваться в самой России.

Материал недели
Главные темы
Рейтинги
  • Самое читаемое
  • Все за сегодня
АПН в соцсетях
  • Вконтакте
  • Facebook
  • Twitter