Эта маленькая статья — своего рода ответ на текст некоего Дмитрия Крылова, посвящённого «подвигу» советского атеиста Александра Матросова. Признаться, этот текст вызывал у меня сильные, но разноречивые чувства. С одной стороны, я не могу не одобрить обличение советчины, гнусной, лживой, богоборной совчины. С другой — аргументация и выводы, которые делает Крылов, кажутся мне лекарством хуже болезни. От принятия таких снадобий я и хочу предостеречь.
Решился я на это с тяжёлым сердцем. Опубликовав несколько статей, я закаялся писать, устав от оскорблений и поношений безверующих и богоотступников. Слишком часто мои слова служили поводом для глума, чтобы я продолжал метать бисер перед свиньями. Увы, большинство тех так называемых читателей, кто хоть как-то реагировал на мои слова, относятся именно к этой категории: жироносные, блудолюбивые, гневливые, глумливые, с сонмами бесов на месте души, несущиеся, окутанные собственным визгом, к пропасти, которая их всех и поглотит. Впрочем, чего ещё ожидать от нераскаянных советских иудокаинитов? Я от них и не ждал ничего доброго, и они пусть не ждут ничего доброго от Бога. Удел их давно определён: огонь, огонь, огонь.
Не могу сказать ничего хорошего и о так называемых христианах, в особенности православных. Именно они позволяли себе так ругаться и глумиться над моими словами, как не всякий атеист осмеливался. Мне не дали возможности публиковаться ни на одном интернет-ресурсе, именующем себя православным, несмотря на все мои предложения о безвозмездном сотрудничестве. Одно это характеризует всё это «православие в Интернете» более чем достаточно: всё это ложь, ложь, ложь, очередная советская ложь советских выродков, посягающих ещё и на веру Христову, как на какую-то вещь, на которую они имеют право — вместо того, чтобы признать, что Христос имеет на них все права. Человек — вещь Божья, и ценность ему придаёт только то, что он принадлежит Богу, иначе он — мякина на ветру, никому не нужная, и прежде всего ему самому. Человек обретает ценность, в том числе в глазах другого человека, только как раб Того, Кто создал Небо и Землю. Собственность Божия воистину неприкосновенна, и только поэтому неприкосновенен человек.
Именно об этом — о цене жизни — я и хочу написать. Ибо эта тема смущает слишком многих, в том числе и тех, кто, казалось бы, освободился от пут советчины, но не на путях Христовых. Порвав крепкие узы и изблевав грубые яды, они не могут по-настоящему очистить свою кровь, свой дух, от растворённого в них тлена. Это и ведёт их прямо к погибели — и вместе с ними тех, кто мог бы прийти ко Христу.
Человек считает свою жизнь и благополучие чем-то ценным. Как я уже сказал, он не имеет никакого права на это, поскольку ценность этим вещам придаёт лишь полная отдача себя Христу. Тот, кто отдал себя Богу, приобретает ценность, кто же отделил себя от Него — тот, в сущности, не имеет права даже дышать, потому что воздух — Божий, как и всё остальное. Это понятно каждому верующему человеку, чьё дыхание хвалит Господа, а не свой грех.
В частности, люди склонны считать самопожертвование чем-то заслуживающим восхищения. Представьте себе, безверующий, жертвующий жизнью или терпящий мучения ради какой-нибудь человеческой идейки или по приказу такого же, как он, атеиста, вызывает даже у верующих людей нечто вроде уважения. Некоторые доходят до того, что сравнивают подобных людей — как будто атеисты люди! — со святыми мучениками, на том основании, что и те и другие, видите ли, «мучились».
Прежде всего это — богословское невежество. Само слово «мученик», к сожалению, вводит в некий соблазн. Более точный перевод греческого слова μάρτυς — не «мученик», но «свидетельствующий». Ни о какой ценности мучения самого по себе нет и речи! Важно лишь, о чём свидетельствует это мучение. Свидетельствует же оно о Духе Святом, сходящем на свидетеля, который и придаёт ему силы для выношения крайних мучений, рождённых человеческой и бесовской злобой. Скажу более: чем меньше мученик претерпел физических мук, чем меньше ощутил он боли и страданий, тем явственнее то, что на нём воистину почил Дух Божий. Претерпевание же физической боли и мучений есть, скорее, признак богооставленности — чего, впрочем, не избегали и величайшие святые, ибо душа человека, даже самого светлого, темна и грешна, она состоит из греха, как из некоей плоти, и должна быть усмирена и уничижена Духом, который выше души. Нет места грязнее человеческого сердца, ибо из него исходят все преступления. Впрочем, вся жизнь безверующего — одно сплошное преступление, каждый вдох — кража у Бога, каждый выдох — порча Божьего добра.
Итак, мы указали на верное церковное учение. Само по себе мученичество, то есть претерпеванье боли и страданий, не только не является чем-то хорошим, но и прямо неугодно Богу. Господь спасал от боли и мучений даже сжигаемых заживо, если Ему это было угодно. Святые мученики пели и молились, смеясь над языками пламени и раскалённым железом, свидетельствуя тем самым не о своём так называемом «мужестве» — то есть, в сущности, грехе гордыни, — но о почившей на них Благодати, которая избавляет их от боли и мук. И только это ценно в мученичестве, только это и ничего другого.
Что касается жертвы жизнью, тут всё просто. Христианин расстаётся с жизнью легко и радостно, так как не видит в земном существовании ничего доброго. Всё, на что он уповает, лежит по ту сторону. В этом нет даже никакой особенной добродетели, никакой заслуги — это прямо следует из основоположений веры Христовой. Нет решительно никаких причин восхищаться самопожертвованием христианина, потому что он, в сущности, не жертвует ничем ценным. В смерти — все упования верующего. Если он не радуется её приближению, или неспокойно встречает её — он маловер, в нём недостаточно веры.
Потому-то именно христианство наложило жестокий запрет на самоубийство. Связано это было с тем, что для христианина, не запрети Бог ему уходить из мiра самовольно, это могло бы показаться лучшим. Впрочем, даже безверующий, если его сознание не окончательно искажено грехом, тоже стремится умереть. Психически здоровый и нравственно полноценный человек не может желать себе ничего другого, кроме лёгкой и скорой смерти.
Я сознаю, что говорю безумное для мiра. Но тем не менее, это Божья истина! Здоровый, психически нормальный, разумный и нравственный человек всегда имеет в душе твёрдое желание смерти, и только вера Христова останавливает его руку — ибо, посягая на свою жизнь, он посягает не на своё, но на Христово, нарушает право Божьей собственности, что не прощается. Именно за такое посягательство самоубийцу ждут горчайшие муки: он не сохранил то, что Господь доверил лично ему. Участь же убийцы может быть легче: кто знает, зачем Господь попустил убийство, особенно если то убийство безверующего. Жизнь безверующего не стоит цены еды, которую он ест, и воздуха, который он вдыхает. Нет никаких причин не убивать, не мучить этих двуногих тварей, сто раз заслуживающих любые пытки, любые казни. И только надежда — почти призрачная, увы, почти призрачная — на покаяние и исправление грешника должна останавливать нас. Ибо даже предатель и изменник, вернувшийся к своему Господину, люб Ему, и тем более нам, малому стаду верных.
Но почему же мы цепляемся за жизнь? Потому что любим удовольствия, а всякое удовольствие — всякое, повторяю, удовольствие, даже самое «духовное», не говоря уж о телесных, которые грязь, грязь, и ничего кроме грязи! — есть удовольствие от нарушения Божьей воли о человеке.
Человек может получить наслаждение, только нарушая волю Господню. Ни на какое другое удовольствие падшая природа просто не способна, ничто другое не может её порадовать в принципе. Но при этом она чувствует, насколько противление воле Господней противоречит её же глубинной сущности, и страдает даже в наслаждении. Потому-то всякое наслаждение, чуть только оно проходит, оставляет ощущение грязи и мерзости, о чём писали ещё древние. Даже животное после соития печально — что ж говорить о человеке! Разумеется, он старается заглушить страдание новым грехом. Грех — это наркотик, который требует постоянного увеличения дозы.
Поэтому, кстати, адские мучения состоят не только во внешних мучениях, пытке огнём (в чём усомниться невозможно, об этом поведали нам Святые Отцы), но и в мучениях столь же физических, но внутренних — пытке бесконечной ломкой, подобной ломке наркомана: ведь в аду не будет возможно грешить, и желание греха будет снедать грешников, всё более и более распаляясь и пожирая пламенем изнутри.
Теперь, наконец, мы можем сказать всё о советском культе Матросова. Из всего сказанного выше мы видим, насколько смешон и одновременно кощунственен этот культ.
Во-первых, преклонение перед «подвигом» Матросова было вменено совчине в целях создания культа советского мученичества, призванного заменить культ святых мучеников. Ту же цель преследовало восхваление безумной Зои Космодемьянской, пионеров-героев, и прочих советских богоборцев, претерпевших физические мучения или смерть. Но, повторюсь, сам факт претерпевания физических мук не делает мучеником даже фигурально! Безбожник, даже сходя с ума от невыносимой боли, ничуть не приближается к святым, ни в чём не подобится нм. Наоборот, самый факт перенесения мучений, боль и ужас, который он испытывает, суть верные признаки богооставленности. Бог брезгует им, Он брезгует и его страданием, и даже особенно брезгует именно страданием. Я уверен, что богоборцы испытывали воистину адовы муки при терзании плоти, испытывали они и истинный ужас в момент смерти. За гробом же их ждало нечто неописуемо ужасное, безо всякого снисхождения.
Во-вторых, сам этот «подвиг», как и любой подвиг вообще, совершённый не во имя Христово, смехотворен. Что замечательного в том, чтобы быстро расстаться с жизнью, особенно такой, как советская?
Я вот думаю, что Матросов был самым обычным самоубийцей, не выдержавшим советского ада, и истребивший себя таким способом.
И странно не то, что он это сделал, нет — странно то, что того же не сделало всё его подразделение, весь полк, да и вообще вся советская армия и все жители совчины. Потому что ужас советской жизни, неописуемая мерзость и уныние её, таковы, что никакого разумного выхода просто нет: обращение к Богу или самоубийство.
Советская жизнь была устроена ужасающим образом. Это был ад, в котором все совершали — обязаны были совершать! — чудовищнейшие грехи, и даже не могли получить обычную кроху удовольствия, на которую дьявол приманивает свои жертвы, ловит их на свою уду. О нет, грехи совчины не давали человеку даже этого ничтожного утешения. Греша в тысячи раз больше, чем люди за пределами советского ада, советские не получали от того никакой радости, никакого удовольствия! Грех был обязателен, но даже та капля наслаждения, которая обычно давалась за него — и та была отнята. Это своего рода совершенство зла. Как же не бежать от него в смерть, особенно если ты не веришь в непреложность адских мук!
Мне это всё знакомо. Признаться, и я частенько подумывал о самоубийстве, играл с этой мыслью, а то и воображал себе само действие. И только страх Божий удержал меня от сладкого и страшного брака с пеньковой невестой.
Воистину, самоубийство - не языческий, но в чем-то и глубоко христианский соблазн, хотя язычник поддаётся ему, а христианин отвергает.
Потому-то так смешны, так жалки построения Дмитрия Крылова, который пытается противопоставить культу самоубийства земной эгоизм, земную тягу к жизни. Она — ничто, она никого не удержит, даже безверующего, и тем более безверующего. Безверующему место в петле, в омуте, на амбразуре, и он в глубине души сам это знает. Его удерживает лишь мнимая сладость греха, но даже и её советские почти лишены — только в последнее время дьявол вернул своим жертвам сладострастие похоти и наслаждение богатством, и то дал лишь для того, чтобы скорее отобрать: кризис, кризис сейчас отнимет все сласти, все радости, все потешки и удовольствия, к которым мы только начали привыкать и научились наслаждаться. Суд Божий застал нас врасплох, и многие найдут себе последнее утешение в намыленной верёвке.
Лишь Бог может остановить естественное стремление человека к смерти, бег в неё. На Него одного и уповайте.
