3 марта сего года Владимир Путин перестанет быть главным российским политиком.
Рискну предположить, что президентом страны будет избран Дмитрий Медведев. Путин станет премьером, то есть Первым, тогда как восемь лет был Нулевым, Главным, вне счета и порядка. Быть первым, даже среди равных, — означает встроиться в системный ряд, выйти из того совершенно исключительного положения, в котором пребывает в России верховная власть.
Путин-премьер — бесконечно влиятельный, популярный, ностальгически обожествляемый народом, но все же чиновник, а это уже фигура не сакральная. Сохранить сакральность он мог, лишь исчезнув с глаз долой либо, как я и предлагал месяца три назад, возглавив оппозицию (то есть сделавшись альтернативным царем).
Он выбрал более техничный и менее выигрышный вариант, что характеризует его стратегию по-своему положительно: лучше уж технократ, чем волхв. Многие подсовывали ему людоедские идеологии, всякого рода сакральность и прочую дурновкусную нордическую шелуху, но он остался прагматиком, и спасибо ему большое — хоть на этом.
Вообще, наблюдая за путинской прощальной пресс-конференцией (далее для краткости ППП), я часто ловил себя на чувствах добрых, заранее ностальгических — что-то мне подсказывает, что наш будущий президент реже будет нас радовать простыми человеческими реакциями, знает меньше анекдотов, пословиц и поговорок… Кого-то раздражают заявления вроде «Пусть поучат жену щи варить», а для меня они скорее умилительны — в них слышится человеческое. Дмитрий Анатольевич, по-моему, менее склонен к проявлению чувств — при том, что внешнеполитическая концепция у него та же самая.
Владимир Владимирович как политик, сформировавшийся и вознесшийся еще в ельцинскую эпоху, иногда демонстрирует спонтанность, любит ввернуть цитатку из всенародно любимой комедии; люди, сформировавшиеся в эпоху Путина, лучше всего определяются толстовской цитатой: «Не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится». Человеческое вымывается из политики очень быстро, в ней сегодня нет места ни милосердию, ни юмору, ни эскападе — всему, что расцвечивает жизнь.
То есть настоящего-то прагматизма мы еще и не видели.
Мне вообще претит, когда Путина ругают взахлеб. Когда взахлеб хвалят — это, конечно, тоже отвратительно, но ведь это, как правило, делают люди, от которых ничего хорошего не ждешь. Может ли что доброе быть из Назарета, и даже, простите кощунство, из лазарета? А вот когда приличные люди, сохраняющие здравомыслие в прочих сферах, начинают непристойно поносить президента, отказывая ему даже в очевидных заслугах, — это обидно, скучно. Путина есть за что похвалить. Он не сделал очень многих мерзостей, которые были бы горячо и всенародно одобрены даже той, сравнительно читающей, думающей, не такой интеллектуально плоской и озлобленной Россией, какую мы наблюдали в начале нулевых.
У нас любят, когда кого-нибудь бьют. Это считается признаком решимости, силы, большого ума. Владимир Владимирович удержался (и удержал окружение) от многих гибельных ходов. Было видно, чего ему это стоит. Вообще, поскольку история России расписана до мельчайших подробностей и давно уже повторяется в разных декорациях, но с неизменными героями и даже репликами (не зря сегодня все твердят столыпинское «двадцать лет спокойного развития»), — я бы предлагал прежде всего оценивать политика не по тому, что он сделал, а по тому, чего не совершил. Путин не совершил очень многих ошибок, какие наворотил бы на его месте человек менее самокритичный. А он самокритичен, даром что на ППП не сумел ответить на вопрос о собственных ошибках, — и четко знает свой потолок.
Он выстроил адекватные и взаимоуважительные отношения с большинством мировых лидеров. Он несколько раз блестяще выступал на публике и точно срезал оппонентов, чего стоит реплика при Буше насчет демократии по-иракски. Не говорю сейчас о его действиях (и что мы вообще знаем о реальных действиях власти?), но слова он чаще всего говорил правильные — про инновационную экономику, про пагубность ксенофобии, про демографию и пр. Можно быть каким угодно либералом, демократом и космополитом, но большинство приличных людей в стране болеют за родную сборную; даже отлично зная прелести российской внутренней жизни и одобряя многих ее западных критиков, я несколько раз мысленно аплодировал тому, как Путин срезал хамов, спекулирующих на наших трагедиях.
Устранение большинства олигархов из страны или по крайней мере с политической сцены опять-таки нельзя не приветствовать — иное дело, что методы этого устранения могли быть более гласными и честными. Путину приходилось иметь дело с серьезным сопротивлением внутри страны — не политическим, конечно, не массовым, тут ему никто ничего не смог противопоставить, а с теневым, финансовым, коррупционным, тоже не брезгующим идеологическими спекуляциями; в большинстве этих схваток он победил, и страна от этого выиграла. Он действительно оставляет ее в более приличном виде, чем получил.
Разговоры о том, что всем своим победам он обязан цене на энергоносители, не совсем справедливы: цена рванула сравнительно недавно, приличия вспомнили сравнительно давно. Иное дело, что люди и сами опомнились, — по законам нашей истории после Ельцина обязан был прийти стабилизатор, и многие отстроились по личной инициативе, с опережением, с избыточной ретивостью. Макроперемены в России происходят только стихийной волей масс, а никогда не манием властной руки: если на часах полночь — хоть ты обмашись, солнца не зажжешь.
Путин сумел использовать нефтяную стабильность не худшим образом. Не знаю, удастся ли модернизация, запустится ли инновация и пр., — но если бы экономическая и политическая власть в России по-прежнему осуществлялась бы олигархатом, народу не досталось бы и того, что он кое-как получил ныне. А что Путин благоприятствовал друзьям и доверял коллегам — так наша история знала в этом смысле куда более яркие примеры.
В общем, Владимира Владимировича стоит поблагодарить — и признать, что в историю государства российского он войдет успешным и всенародно любимым правителем.
Это будет особенно заметно на фоне предыдущей, да, боюсь, и последующей власти. А что власть Путина запомнится многим как время интеллектуальной стагнации, бесстыдного быкования внутри страны и на экспорт, время деградации, запретов, тошнотворного сервилизма, молодежного сектантства и самого наглого цинизма, — так ведь это сделал не Путин. Он как раз вел себя прилично, по крайней мере на людях. Это сделали люди, населяющие нашу страну, а Путин им просто не мешал.
Мог ли помешать? Да, безусловно, но не запретами, а стимуляцией другого, менее противного поведения.
Человек устроен, как велосипед: если не движется — падает. Если вам желателен прогресс в стране, не нужно бороться с регрессом: борьба «против» лишь увеличивает количество зла. Сорняками зарастает не то поле, где плохо выпалывают сорняки, а то, на котором не растут культурные растения. Территория, покидаемая культурой, стремительно зарастает бескультурьем, бычьем, быдлом, — это закон старый и очевидный. А культура начала ее покидать не при Путине и даже не при Ельцине — а тогда, когда под видом торжества «рыночных ценностей» в стране воцарилась позорнейшая энтропия, гнилая расслабуха, попустительство инстинкту. Черные, как известно, приходят не сразу, а после серых. Нулевые годы — достойное продолжение девяностых. Успело вырасти поколение без стержня, с трухой внутри. И какая разница, под каким лозунгом вытаптывается культурное и политическое поле? Сначала все хорошее было объявлено «некассовым», потом — нелояльным и выгодным нашим врагам. А культурному растению все равно, под каким предлогом его вытаптывают: потому ли, что оно не приносит пять урожаев за лето, или потому, что цветы у него оранжевые.
В эпоху Путина энтропия получила серьезные козыри.
При Ельцине были свои идеологи, ведь и гламур начался не в нулевые, а значительно раньше, вместе с культом потребления. В девяностые считалось, что быть умным и порядочным смешно, а принципиальным — еще и тоталитарно. В нулевые считается, что иметь стилистические разногласия с самыми тупыми мероприятиями власти — предательство и подрыв основ. Завелась своя запретительная риторика, сформировались многочисленные образы врагов, один другого краше, начальство на всех уровнях перепугалось по самое не могу и начало творить на местах такое, что никак не может быть спущено сверху: у Путина попросту не хватило бы фантазии. Интеллектуальное падение стало быстрее, глубже, необратимее, и если заслуга Путина в том, что он не наломал уж очень много дров, — то вина его в том, что он не насадил новых лесов. Носитель идеологии прагматизма, он так и не понял, что высший прагматизм заключается в стремлении к абсолютным непрагматическим ценностям. Если человека не тянут вверх — он падает вниз; промежуточное положение невозможно. Велосипед не может просто стоять — а Путину, кажется, хотелось, чтобы он именно стоял, потому что ездить на нем он не очень умеет, а когда он лежит — это выглядит унизительно, неприлично. Сейчас он все равно лежит, но вокруг него целая толпа рептилий яростно раскручивает колеса, не подпуская к рулю ни одного профессионального велосипедиста. Называть все это стремительным поступательным движением не поворачивается язык, даром что колеса крутятся очень быстро.
Дело не в том, чтобы давать стране новый лозунг, а в том, чтобы давать смысл — иначе она будет хвататься за примитивнейшие идеи вроде изгнания чужих или избиения очкастых.
Путин поставил не на умных, а на верных. Он, кажется, сам искренне поверил, что все несогласные с ним желают зла стране и питаются иностранными подачками. Он верит, что наши главные богатства — сырье и территория, объединенные красивым словом «суверенитет», тогда как наше главное богатство — исключительно хорошие люди, их талант, выносливость и умственный потенциал.
Именно при Путине этим людям стало особенно тошно — потому что к их обычным материальным неустройствам (хорошему человеку не бывает легко) добавились новые страхи, ощущение роковой и непоправимой неправильности происходящего, жуткое чувство принципиальной невостребованности умного и честного слова. Мы уже и забыли (это быстро происходит), что такое нормальная общественная дискуссия: не на заборе в Интернете, а в реале, в телевизоре, на улице. Мы поразительно легко превратились в общество, плодящее себе врагов и невозможное без них.
Главное же — при Путине как-то очень быстро исчезли все нематериальные ценности, словно беглые олигархи утащили их за границу. Но не утащили же! Честь стала смешна, совесть — постыдна, солидарность — унизительна. Человек расчеловечивается по первому щелчку пальцев, по первому подмигиванию, которое сочтет разрешением. Нормой стали пещерные нравы, милосердие испарилось, а точней, переродилось: оно стало формой публичной благотворительности, то есть откупа. Люди перестали прощать, потому что способность сострадать и становиться на чужую точку зрения — свойство высокоорганизованной, утонченной души. Душа упростившаяся, не призываемая к ежедневному труду, умеет только хехекать, гыгыкать и бугагакать пацталом.
Вот возьмем мир инквизиции — мрачный, жестокий и репрессивный до последней крайности; но его жестокость как-то компенсирована и отчасти уравновешена фантастическим богатством призрачного, вымечтанного, духовного мира, в котором и существуют немногочисленные живые души. Какая продуманная демонология, какие богатые и ветвистые суеверия, сколько теологических дискуссий, космогонических версий, пусть немедленно объявляемых ересями… Человек жил не только в зримом, но и в незримом мире, не только в своем мрачном, примитивном измерении, но и в вечности. Наш сегодняшний мир — голая тарелка, пустынная плоскость в сравнении со средневековьем, возвращения которого так боялся Бердяев. У любого диктатора есть принципы, чудеса, тайны и демоны; страшней всего диктатура без них, без цели, когда и палачи, и жертвы одинаково плохо играют свои роли. Убивать и мучать не перестают, но делают это без пафоса, настолько спустя рукава, что смотреть особенно противно. Мерзок любой человек, который врет, но в особенности тот, кто врет и подмигивает, потому что сам не верит. Умирать-то, конечно, все равно от чьей руки, — а все-таки иметь в противниках искреннего фанатика приятней, чем видеть перед собой заведомую гниду, милейшего человека в повседневности, изображающего накал и пафос ради получения государевой копейки.
Умирать придется всем, но есть разница — поймать пулю или быть задушенным носками. Пуль в наше время не льют, но от носков не продохнуть; это тоже стиль эпохи Путина, и этим она будет памятна.
Он так и не нашел слов, способных заново создать нацию. Он не обрисовал задач, способных поднять ее на работу, а не на взаимное уничтожение. И все это потому, что доверял верным, а не умным, боялся правды, а не лжи, и уважал стабильность, а не движение.
Ведь это ложь, что весь мир только и ждет нас схарчить. Мы не так аппетитны. Между тем именно эта логика — внешние вызовы как оправдание внутренних запретительных мер — бывала нам явлена не раз, и апофеоз ее мы наблюдали после Беслана. В стране случился ужас, и мы теперь поэтому отменим региональные выборы.
По этой логике делалось многое, если не все. Делалось, конечно, не только Путиным — но исходило именно от него. Ему и в голову не приходило, что с внешним миром (враждебность которого сильно преувеличена и постоянно раздувается) можно не только бороться, но и конкурировать. Что отношения России и Америки могут быть такими же, как его собственные отношения с Бушем: взаимно уважительными, полными корректных подколок. Что Россия должна выглядеть не грозной, а счастливой — только это и пугает врагов по-настоящему.
Конечно, не сам Путин с неприличной пылкостью хвалит себя и бранит прочих; Путин просто не смог переломить ситуацию, при которой шваль чувствует себя победительницей.
Мог ли он сделать это? Запросто. В мировой истории бывали лидеры, сумевшие на кризисном переломе сплотить страну созидательными, а не людоедскими задачами; были вожди, возвращавшие нации самоуважение и внушавшие ей, что лишних в ней нет. Были люди, умевшие мобилизовать страну без образа врага или по крайней мере с минимальной его эксплуатацией.
Рузвельт. Де Голль. Гавел. Ганди.
Я понимаю, что любой опровергнет эти примеры, если захочет, но штука не в том, чтобы все время опровергать оппонента и желать его ущучивашия, а в том, чтобы предлагать что-нибудь и самостоятельно. Сегодня мы поразительно быстро привыкли жить и писать словно под прицелом тысячи враждебных и настороженных глаз; атмосфера в обществе стала куда непримиримей и озлобленней, чем в несчастные девяностые, когда все жили значительно хуже. В тех плохо живущих людях сохранялось человеческое — а в душной стране Путина все кричат «Убей!». И убийцы один за другим становятся героями — неважно, убили они предполагаемого педофила или того, кто косо посмотрел на их девушку.
От беззакония (какого, что греха таить, в девяностые хватало) есть два пути — вверх и вниз. Вверх — к высшим законам, человечным, объективным, точно и сложно организованным. Вниз — к племенной архаике, законам зверским, жестоким и примитивным. Мода на архаику (этно — ее частный случай и наиболее конкретное выражение) сделалась всеобщей, законы гор возведены в перл создания, и это отчасти сродни роковым упрощениям ранней советской власти, презиравшей утонченную культуру и сделавшей ставку на фольклор.
Эта озлобленность и этот примитив — тоже примета эпохи Путина, и ее точно так же не вычеркнешь из истории, как и его несомненные заслуги вроде удвоения ВВП. Вот только кому потреблять тот ВВП?
Считается, что самое страшное — это когда мало продукта на душу населения. Но гораздо страшнее ситуация, когда продукта много, а души нет. Это и есть эпоха Путина.
Мне уже приходилось спорить с высказыванием, приписываемым Черчиллю: Сталин взял страну с крестьянской лошадкой, а оставил с ядерной ракетой. Это так, но взял он страну с огромным культурным, духовным и умственным потенциалом, с миллионами искренне убежденных борцов, готовых и себя не пощадить, — а оставил в страхе, в умственном и культурном ничтожестве, в нравственном разложении и лицемерии, в полном забвении правил, в тотальном неразличении добра и зла, с убеждением, что прав не лучший, а худший, в состоянии духовного растления, которого не выправила никакая оттепель. Путин, безусловно, взял страну в развале, а оставляет в иллюзии порядка — очень непрочного, конечно, готового рухнуть от первого сотрясения, но пока смотрится; он взял ее в долгах, как в шелках, а отдает в шоколаде, с самым большим золотовалютным резервом за всю ее историю. Но взял он ее противоречивой, умной, мыслящей, начавшей умнеть и самоорганизовываться, а отдает лживой, лицемерной, внутренне распавшейся. И если у нас никогда не было такого стабфонда, то никогда не было и такой взаимной непримиримости, такого глухого отвращения к себе и друг другу, такого отсутствия перспектив, сколько мы нам ни рассказывали о процветании-2020.
Даже красные и белые, кажется, больше уважали друг друга, чем сегодняшние наши и ненаши.
Людей скрепляет только человеческое, древнее, более сильное, чем любая идея; но этого-то человеческого почти и не осталось, потому что без воздуха оно не живет.
Повторяю: все это сделал не сам Путин. Но это сделалось при нем и «под него».
Слушая его пресс-конференцию, я постоянно ловил себя на мысли: «Хороший мужик!». Это один из фундаментальных штампов путинской пропаганды: парень с нашего двора (они вообще ужасно любят все дворовое, это еще одна мода путинской эпохи — умиление при виде шпаны: да, это наш двор! Все другие дворы боятся нашего двора!). Но до чего скучен мир, выстроенный в соответствии с представлениями Хорошего Мужика! В этом мире нет ни одной абстракции, ни иронии, ни снисходительности, ни тонких нюансов. Хороший Мужик — это Г.О. из рассказа Василия Аксенова «Победа». Пока играющий против него молодой гроссмейстер призывает на помощь лучшие воспоминания, сосны, Баха, прозрачные озера и солнечные веранды — Г.О. думает: «Если он так, то я так». И это все, что он умеет. Впрочем, еще он умеет думать, что все нормально: «Мата своему королю он не заметил». И заслуженно получает за это золотой жетон.
В конце концов, между Хорошим и Нехорошим мужиком разница чисто символическая. Нехороший мужик отнимает жизнь, Хороший — подменяет.
Спасибо ему, конечно.
